– Никогда, – оборвал ее волк и потянулся к поясу. – Потому что мертвые здесь не ходят. И вы не станете.
В темноте его кинжал вспыхнул ледяным разрядом. Холодная сталь разорвала полотно ночи, и та зашлась в страхе и предвкушении.
– Мы заплатим-заплатим. – Леся заслонилась руками, попятилась. – Не надо, пожалуйста, мы заплатим…
– Что ты можешь дать нам, девочка? – мягко спросила олениха. – Что за ценность несешь ты через нашу землю?
Денег у Леси не было. Да и зачем они тем, кто живет на дне оврага, пряча лица под звериными мордами? Не было ничего. Только рубаха с шароварами, шаль, старые ботинки. Под грубой тканью отчаянно билось сердце, даже тесемка, висящая на шее, вздрагивала в такт. Леся хлопнула себя по груди, нащупала острый край оберега. Медуница! Сладкая, тягучая, бесстрашная. Медуница. Слава Матушке, собравшей ее, слава глупому мальчику, подарившему чужачке оберег.
– Вот! – Леся готова была рассмеяться от облегчения.
Она потянула тесемку и вдруг поняла, что все это время сжимала в кулаке гроздь рябины. Ягоды помялись, окрасили ладонь алым соком, будто кровь застыла в переплетении линий жизни. Леся встряхнула рукой, багряная россыпь упала на землю. И в тот же миг ахнула, отпрянула олениха, опустил кинжал волк, даже кабан закряхтел, завозился, отступая в сторону.
– Зови сову, – бросил волк, не спуская с Леси цепкого взгляда.
Олениха сорвалась с места и скрылась в темноте, будто и не было. Мертвая проводила ее насмешливым фырканьем.
– Что, ягодок испугались, дети леса? Коли ваша земля, чего бояться?
– Откуда?.. – спросил волк.
Мертвая зашлась каркающим смехом.
– С болота, вестимо.
– Не с тобой говорю, – рыкнул на нее волк, шагнул к Лесе, но притронуться не решился. – Где взяла?
– Ягоды?
Она все не могла понять, какое из правил нарушила, чем удивила так, что сделала. Отчего ветер вдруг поменялся, ярость затихла, отступил страх. Даже темнота поредела. Даже туман рассеялся.
– Ягоды.
Из-под волчьей маски на Лесю смотрели голубые глаза в рамке пушистых ресниц. Глубокие, водяные, женские. Не волк – волчица осторожно подбиралась к ней, пробуя землю перед собой, будто та могла обернуться топью.
– Так рябинки на краю оврага… – Леся сбилась, прочистила горло. – На краю оврага растут.
– Не растут. – Косматая голова покачнулась. – Как болото пришло, так и не растут…
Сердце пропустило удар и тут же забилось. Все быстрее и быстрее. От внезапного страха перехватило горло. Леся заметалась, до боли всматриваясь в темноту. Края оврага нависали над ними – скользкие, блестящие мокрой глиной, поросшие жесткими ветками волчьего лыка, их лысая верхушка ровнялась с ночным небом, далекая и безжизненная. Только верхушка сосны, чьи корни прятали, да не уберегли Лесю, виднелась поверх. И никаких тебе переплетений рук и резных листьев, никаких тебе тонких стволов и гроздей спелых ягод. Но Леся помнила, как скользила молодая кора под ее пальцами, как пахло жизнью, как грело спокойствием.
– Были… Они были… – шептала она.
– Вижу, что были, – ответила ей волчиха, поднимая с земли красную ягоду. – Не верю, но вижу.
…Ждали они в молчании. Только чуть слышно постанывал Лежка, так и не поднявшийся с земли. Под цепким взглядом волчицы Леся присела рядом, устроила его голову на коленях, прикрыла от насмешливых взглядов шалью. В ответ шевельнулись веки, задрожали ресницы, но глаз Лежка не открыл. Его бил крупный озноб, Леся дотронулась до лба – горячий и влажный: от удара ли, от пережитого ужаса или от леса, в который не нужно было уходить ему, Лежка вспыхнул лихорадочным жаром.
