Александр. С.-Петербург, 25 апреля 1808 года
По пятнадцатидневном путешествии достигнул я Петербурга, милый и любезный брат. Это пятое письмо с тех пор, что мы расстались: я тебе писал из Тешена, из Кракова, Коцка и Вильны.
Австрийский курьер, коего я встретил в Кракове, посоветовал мне ехать на Вильну. С великим трудом перебрался я через Вислу, Неман и Двину; но хорошо еще, что удалось, а то легко бы мог и эту поездку столь же несчастливо совершить, как первую до Вены. Нас раз пять вывалили, но все так счастливо, что один только раз мы несколько ушиблись, а то все более было смеху, нежели беды.
Меня тут никто не обвинял, что долго ехал; правду ты говорил: по ним, приезжай или нет, рано или поздно, скоро или тихо – все им равно. Граф [то есть министр иностранных дел граф Н.П.Румянцев] меня принял как будто старинного приятеля, поцеловал и велел мне паки к себе быть, когда поотдохну, что я и учинил. Он сущая фаля: никому добра не желает. За то все идет нельзя хуже, и никто его не терпит, даже государь над ним смеется. По всему кажется, ему недолго пировать. Боголюбов доставляет мне случай к тебе писать с фельдъегерем, в Вену отправляемым; он его выпросил в корпус сей, он ему предан и письмо тебе верно сам отдаст, следовательно, могу тебе писать с большой вольностью обо всем.
Будь не скот Румянцев министром, крест бы был уже на тебе. Вот твоя история. Он депешу Князеву [то есть депешу, посланную из Вены князем А.Б.Куракиным] о тебе утаил; Жерве ему заметил, что это могут узнать и будет худо, ибо князь часто в письмах своих прямо к государю ссылается на депеши, посылаемые к министру. Он поднес, следовательно, ту; государь сказал: «Надо дать ему крест»;
а он заметил, что это будет разбрасываться наградами и что ты только исполнил твой долг. Однако ж, несмотря на все это, император не велел отказывать и прибавил: «Я поговорю об этом с Поццо». Я был у сего, говорил с ним, обо всем его уведомил; он сбирается в Вену и на днях должен быть призван к государю; он меня обнадежил, что все устроит к нашему удовольствию, и я не имею в том сомнения. Ты видишь, что, несмотря на худые слова Румянцева, государь расположен снизойти на представление князево.
Мое дело идет очень медленно; но я, правду сказать, и мало стараюсь. Я более часу был с Румянцевым наедине. Он мне предлагает первое место, мне приличное, которое представится; но я так боюсь попасться к какому-либо новому коронованному вшивику, что иной милости не прошу, как только возвратиться к моему любезному Татищеву. Гудович просит секретаря для трактования мира[36]; граф мне это место предложил, но я поблагодарил, хотя оно и может принести великую пользу. Жил я два года далеко от тех, коих люблю, без способов с ними сообщаться, – будет с меня этого: теперь меня не заманишь никакими конфетами. Предложено мне будет мюнхенское секретарство, вряд ли решусь туда ехать, разве для того, чтоб быть в твоем соседстве; все от того зависит, какого министра туда пошлют: будет ли это Бибиков или Татищев? Впрочем, буду требовать батюшкинова совета. Дмитрию Павловичу не думают давать места. Граф, кажется, хочет меня оттянуть от него, не знаю – для чего; я дал ему очень почувствовать, что желаю разделить его участь. Так что я уезжаю, без какого-либо решения о будущей моей участи, в отпуск на год. Граф мне учтиво отказал и обещал оный на 4 месяца. Вчера подал я прошение: просился я к Венской миссии. «Зачем же вам быть сверх комплекта? – сказал мне граф. – Вы имеете право на место, соответствующее потерянному вами», – и проч. Все мои происки к тому клонятся, чтобы с тобою как-нибудь пожить вместе. Внуши князю написать, что было бы хорошо, ежели б оставили Татищева в Риме без официального статуса, но как путешественник он мог бы, не давая ничего заподозрить французам, быть полезным, особливо в минуту, когда у нас нет служащих в Италии, которая теперь театр важных событий. Впрочем, как бы они ни ворочали, а я уж в Вену попаду каким-нибудь да манером.
