Браунинг - страница 6

Серафимыч от внезапно оказанной чести вспомнил службу в Манчжурии во время Японской войны, вытянулся в струну, стукнул метлой, словно винтовкой-трехлинейкой, о мостовую, и тоже козырнул милиционеру:

– Служу трудовому народу!

Сцена выглядела настолько комично, что все тихонько прыснули со смеху, даже молчаливый Ахмет и суровый Снегирев улыбнулись. Степан попытался воспользоваться благоприятным моментом и спросил милиционера:

– Гражданин начальник, верни финку-то, она мне для работы на заводе нужна, я ей станок подкручиваю…

– Хрен тебе, обойдешься, – оборвал его милиционер, и, развернувшись, зашагал к выходу со двора.

– Сука мусорская, – со злобой сквозь зубы пробормотал Степа, когда Снегирев скрылся в подворотне.

– Ну что, мусор ушел, и мы пойдем? – спросил Степу Ахмет.

– Да куда идти? – лениво ответил Степа, – Давай здесь посидим, разморило что-то.

– Так что здесь сидеть? На улице праздник.

– Да ну его, мне и здесь неплохо.

– Так у нас водка кончилась, идти надо, – не унимался татарин. Он впервые так разговорился за сегодняшний день.

– Это да, нужно сходить, без водки скучно, – согласился Степа.

– Вы нас угощали, теперь наша очередь, – вмешался в разговор Коля, – мы сходим.

– Сиди, я схожу, – ответил Ахмет, и встав из-за стола, не торопясь, словно нехотя, зашагал к выходу со двора.

Коля не стал возражать, тем более что в этом флегматичном татарине за ленивыми жестами, неторопливыми движениями и редкими фразами, чувствовалось нечто жуткое и жестокое. Так что спорить, а тем более составлять компанию загадочному азиату в поисках водки, Коля не захотел.

Серафимыч опять пошел с метлой на улицу, а Степан тем временем взял балалайку и стал перебирать струны. Немного побренчав, он поднял глаза на Колю и спросил:

– А ты правда, поэт? – и, получив утвердительный ответ, продолжил, – Поэтов уважаю, вольные люди. Почитай что-нибудь.

Прикинув, какой из его стихов может понравиться лиговскому пролетарию, Коля решил зачитать ему свое шуточное стихотворение, написанное к прошлой Годовщине Революции:

По Дворцовой площади, по грязи осенней

            Шли балтийцы весело, шли они на Зимний

            Не сгибаясь шли они, прям на пулеметы

            Против них стояли здесь юнкерские роты

            Разбежались юнкера, испугавшись трёпки

            С ними Керенский бежал, притворившись тёткой.

Услышав последнюю строчку, ребята хором прыснули со смеху, представляя, как перепуганный Александр Федорович в женском платье обгоняет и расталкивает бегущих юнкеров.

Полчаса спустя во двор зашел Ахмет в сопровождении тощего нервного парня в соломенной шляпе и двух симпатичных девушек провинциального вида. Подойдя к столу, татарин поставил на него две бутылки водки, буханку хлеба и пучок лука. Новый знакомый представился Христофором, его спутницы – Нюрой и Марусей. Христофор был москвич, недоучившийся студент, в Ленинград переехал несколько лет назад, скрываясь от долгов и уголовного розыска. Христофор нигде не работал, ночевал, где придется, со Степаном и Ахметом познакомился больше года назад в одном из притонов. Его подруга Нюра и ее односельчанка Маруся были приезжими из Тверской глубинки и работали на фабрике «Красное знамя».

Снова по кругу пошел стакан, на звон которого из арки приковылял Серафимыч. Вновь каждый говорил тост, осушая стакан, и закусывал хлебом с луком. Под веселую трель балалайки ребята заигрывали с девушками, а те в ответ кокетничали и весело хохотали. Серафимыч ушел к себе в дворницкую, из-за двери которой вскоре раздался его протяжный храп. К концу второй бутылки парни совсем опьянели, но на столе откуда-то появилась табакерка с марафетом, и пьяная сонливость сменилась кокаиновой эйфорией: всё вокруг стало ярким и красивым, и темы для разговоров пошли более возвышенные и откровенные. Коля взобрался на жестяной козырек входа в подвал и, размахивая руками, декламировал оттуда стихи, а Степан аккомпанировал ему на балалайке. Девушки, особенно Нюра восторженно слушали молодого поэта и громко ему аплодировали, прося прочитать еще. Данное зрелище крайне раздражало и без того излишне раздражительного Христофора: глядя, как его пассия рукоплещет и смотрит влюбленными глазами снизу вверх на взобравшегося на крышу подвала Колю, он все больше злился и распалял свою до крайности расшатанную нервную систему. Периодически Христофор хватал Нюру за руку и театральным шепотом призывал пойти погулять в другом месте, но она от него грубо отмахивалась. Когда же ревнивец перешел с шепота на фальцет, то Степан в грубой форме предложил ему «отстать от девки и не мешать людям слушать искусство». Христофор знал крутой нрав Степана не понаслышке, поэтому благоразумно замолчал и с оскорбленным видом пересел на край стола. Марусю в это время обхаживал Тимофей, рассказывая ей про свой труд на «Невском заводе», и расспрашивал про условия на «Красном знамени». Маруся терпеть не могла свою фабрику, как и всякую работу в принципе. Разговаривать на эту тему в выходной день ей особенно не хотелось. Но Тимофей родной завод любил и своей рабочей профессией крайне гордился, ожидая того же и от новой знакомой. Испугавшись, что ей придется до конца прослушать увлекательный рассказ Тимофея про виды станков и прочие железяки, Маруся переключилась на сидящего напротив Мишу, спросив, на каком заводе работает он. Услышав, что он студент Университета и учится вместе с Колей, девушка заинтересовалась Мишей куда серьезней, и уже через полчаса сидела у него на коленях, чем сильно разозлила Тимофея, молча наблюдавшего за флиртом своего интеллигентного соседа с разбитной приезжей девицей.