Аристокл, не столь искусный во владении оружием и непривычный к длительным битвам, уже давно устал. Он бросил тяжёлый щит и держал ксифос обеими руками. Панцирь фиванца не выдержал очередного удара гнутого персидского меча. Получив рану в печень, Аристокл упал на колени, оказавшись по пояс в воде. Его удачливый противник, широкоплечий перс из «бессмертных», вонзил меч эллину в грудь почти по самую рукоять…
Первое, что почувствовал Аристокл, это всепоглощающее чувство голода; верхние клыки удлинились и заострились, мозг мог думать только об одном. Фиванец открыл глаза и увидел над собой часто усыпанное звёздами небо; попытался приподняться.
– Слава Афине, очнулся, – раздался рядом голос Каллона. – На, поужинай. – Лакедемонянин приблизил ко рту Аристокла шею умирающего перса. – Вроде ещё дышит.
Аристокл вонзил клыки в сонную артерию мидянина и жадно припал к ране, забыв обо всём остальном.
Неспящие сидели на песке у самой воды, глядя поверх спокойного ночного моря.
– Мы победили? – спросил Аристокл.
– Да. Семь триер захватили. Славная битва получилась, – Каллон почесал бороду. – Каллимах погиб. Жаль, забавный старик был.
И они замолчали.
– Как ты можешь с этим жить, Каллон? – после долгой паузы спросил фиванец.
– С тем, что наш полемарх к Аиду отправился?
– Ты меня понял.
Лакедемонянин неопределённо усмехнулся.
– С удовольствием, Аристокл. Я привык получать от жизни удовольствие, ещё когда был человеком. Это было очень давно.
– И ты называешь это жизнью?
– Знаешь что, Аристокл, давай-ка освежимся, – сказал лаконец, встав и сбросив хитон. – А потом побеседуем на эту тему. – Разбежался по мелководью и плашмя плюхнулся в воду, словно кусок скалы. Фиванец, немного подумав, последовал его примеру.
Выйдя на берег, Каллон извлёк из-под своего щита две смены одежды – два хитона и два гиматия.
– А ты запасливый, – молвил Аристокл, принимая одеяние.
– Конечно, – деловито откликнулся Каллон.
– Прогуляемся? – спросил лакедемонянин, облачившись в простой льняной хитон и серый гиматий с золотой пряжкой на правом плече; Аристоклу достался гиматий светло-жёлтый.
Друзья медленно пошли вдоль залитого лунным светом берега, прочь от места битвы.
– Сегодня я ухожу из Аттики, – сказал Каллон. – Советую тебе сделать то же самое. И лет пятьдесят-сто здесь не появляться.
– И куда направишься?
– Не знаю ещё. Может, на Крит. Или на Лесбос, – лаконец хмыкнул. – Посмотрю, какие там женщины неприступные.
– Перед тобой точно не устоят, – заметил Аристокл. – А я, пожалуй, вообще из Эллады уеду. Куда-нибудь подальше.
– Слушай, фиванец, напоследок я ещё раз хотел бы поговорить с тобой, – серьёзно, растягивая слова, произнёс Каллон. – Я многому тебя научил, многое рассказал. Ты спрашиваешь, как с этим жить? По-моему, надо просто жить. Не мы это выбрали, мы стали ламиями не по своей воле – такова наша судьба. Да, так уж получилось, что мы не люди, нелюди. Да, чтобы существовать, мы должны пить кровь. Иногда мы вынуждены убивать – или убьют нас. Но подумай, сегодня было убито несколько тысяч человек. За что? Зачем? В сущности, мы не очень отличаемся от…
Спартанец остановился и замер.
– В чём дело, Каллон?
– Тихо! – резко прошептал гигант. Посмотрел на море, назад, в сторону Марафонского мыса, а потом на горный склон, поросший сосняком.
– Показалось, – сказал он. – Ладно, Аристокл, здесь наши пути расходятся. Мне в другую сторону. Запомни одно: комар не может не пить кровь, волк не может не убивать. Прими это – или тебе будет очень тяжело. И ещё: самоубийство будет мучительным и не обязательно успешным, – Каллон положил могучую ладонь на плечо товарища. – Может быть, ещё увидимся. Прощай, фиванец.
