Бремя неспящих - страница 4

– Прощай, лаконец.

Великан развернулся и пошёл обратно, в сторону мыса Марафон.

– Каллон! – окликнул его Аристокл.

Лакедемонянин остановился и обернулся.

– Закончи забавку.

– Да не смешная она совсем, если честно.

– Всё равно расскажи.

– Хорошо. Смотрит Гера на непотребство, и говорит: «Ты что же, Зевс, вытворяешь?!» Зевс отвечает: «А я музицирую».

– И вправду несмешная, – помолчав, молвил фиванец.

– А я что говорил? Хайре, Аристокл!

О чём-то размышляя, фиванец долго смотрел вслед удаляющемуся собрату. Он успел привязаться к нему и понимал, что нескоро встретит близкую душу. Внезапно мозг Аристокла обожгло чувство тревоги. Он инстинктивно дёрнулся в сторону, и стрела пронзила его левое плечо.

Аристокл уже в который раз перечитывал скупые строчки, тщательно выведенные её безупречным каллиграфическим почерком. Письмо было написано на сложенном пополам листе превосходной мелованной бумаги, чёрными чернилами; по стародавней привычке сбрызнуто парой капель духов.

Viens, dès que tu pourras. L’adresse ancien. J’ai besoin fortement de ton aide. Tu m’es nécessaire, comme jamais.1

Ни подписи, ни даты.

Надо ехать. Если она так пишет, значит, действительно случилось что-то серьёзное. Что именно? Аристоклу лишь оставалось теряться в догадках.

Держа в руках письмо Аннабель, он сидел на скамейке под сенью краснеющего клёна. Позади него, метрах в пятнадцати, располагалась детская площадка, откуда доносились громкие детские крики. Аристокл не любил детей, как, впрочем, не любил взрослых и нелюдей. Дети каждый раз заставляли его особенно остро почувствовать своё ущербное бессмертие; это ужасное состояние, к которому он так и не смог привыкнуть более чем за две с половиной тысячи лет. Многие десятки поколений на его глазах взрослели, вырастали и умирали. Умирали, унося с собой свои страсти, страхи, стремления. На смену одному поколению приходило другое, со своими стремлениями и своими страхами. Аристоклу были чужды и их страхи, и их стремления. Основное стремление человека во все времена заключалось в том, чтобы обессмертить себя – тем или иным способом. Основной страх – страх смерти. Аристоклу не надо было заботиться о бессмертии – он и так был практически бессмертен. И при желании мог бы жить до скончания мира – уединившись, допустим, где-нибудь в лесной глуши и питаясь кровью животных.

Искал ли Аристокл смерти, прекращения своего существования, или, как выражался он сам, небытия?.. Хотел ли он перестать быть? И да, и нет. Фиванца неизмеримо тяготило такое существование – он не был человеком, но так до конца не смог стать и вампиром. Эта раздвоенность была невыносима.

Вампиры, или неспящие, как они сами себя называют, начисто лишены человеческих чувств и ощущений. Они могут заниматься сексом – но не могут получать удовольствие. Могут употреблять спиртное – но не могут опьянеть. Могут делать вид – но не могут любить. Единственное доступное им удовольствие – питие человеческой крови – удовольствие совершенно не человеческое, не сравнимое ни с человеческим сексом, ни с употреблением наркотиков или алкоголя.

К Аристоклу подбежал светловолосый ребёнок лет пяти, с букетом жёлто-красных листьев. Мальчик восторженно, беспричинно улыбался – как могут улыбаться только дети.

– Дядя, смотрите, какие красивые листья! Правда?.. Ведь правда красивые?

Аристокл оторвался от письма и непонимающе посмотрел на мальчика сквозь непрозрачные стёкла солнцезащитных очков – он почти никогда не снимал их, даже ночью.