По дороге в церковь Монтейты перемывали косточки своему новому знакомому.
– Ну и какого ты о нём мнения, Фрида? – поинтересовался Филип, вальяжно откидываясь на спинку сидения, стоило экипажу свернуть за угол. – Лунатик или жулик?
Фрида сделала нетерпеливый жест рукой в изящной перчатке.
– Что до меня, – ответила она без малейшего колебания, – не то и не другое. Я нахожу его просто очаровашкой.
– А всё потому, что он похвалил твоё платье, – отозвался Филип с умным видом. – Ты когда-нибудь видела подобную беззастенчивость в жизни? Что это было – невежество или высокомерие?
– Это была безупречная простота и естественность, – уверенно ответила Фрида. – Он посмотрел на платье и признал это, а будучи без утайки наивным, он даже не подумал об этом умолчать. Я решила, что это вовсе не грубость… и мне понравилось.
– У него и в самом деле до некоторой степени подкупающие манеры, – продолжал Филип медленнее. – Он умеет произвести впечатление. Если он сумасшедший, как я склонен подозревать, то, по крайней мере, его сумасшествие благовоспитанно.
– Его манеры более чем подкупающие, – пылко согласилась Фрида, поскольку таинственный незнакомец понравился ей с первого взгляда. – Они такие, абсолютно свободные. Вот что меня в них поражает больше всего. Они схожи с лучшими манерами английской аристократии, но без высокомерия. Или с самыми свободными манерами американцев, но без грубости. Он чрезвычайно изыскан. И он такой, такой красавец!
– Он симпатичный, – нехотя согласился Филип. Филип имел в своём распоряжении зеркальце и потому был привычен к весьма высоким стандартам мужской красоты.
Что до Роберта Монтейта, то он улыбался мрачной улыбкой человека нисколько не заворожённого. Он был угрюмым бизнесменом шотландского происхождения, который сделал состояние на пальмовом масле2 в лондонском Сити. А женившись на Фриде, столь необыкновенно прекрасной женщине с роскошной фигурой, которая теперь главенствовала за его столом, он не слишком сильно симпатизировал тому, что считал её высокопарными причудами и нелепыми мечтаниями. Он повидался с чужестранцем лишь мельком, вернувшись со своей еженедельной прогулки или «инспекционного тура» по саду и конюшням как раз когда они уже собирались отбыть к Св. Варфоломею3, а потому его мнение об этом человеке было нисколько не усилено энтузиазмом Фриды.
– Что касается меня, – произнёс он, растягивая слова на шотландский манер, унаследованный от его отца (поскольку, хотя родился и воспитывался он в Лондоне, по сути своей он был чистейшим каледонцем), – что касается меня, то у меня нет ни малейших сомнений в том, что он проходимец. Удивляюсь тебе, Фрида: ты оставила его одного в доме полном серебра. Перед отъездом я отошёл и с глазу на глаз предупредил Марту, чтобы она не покидала залу до тех пор, пока этот малый ни уберётся, и звала повара и Джеймса, если он попытается выбраться из дома с чем-нибудь из нашего имущества. А ты, похоже, так ни в чём его и не заподозрила. Да ещё снабдила чемоданом, чтобы он всё это утащил! Женщины никчёмны! Эй, полицейский! Прайс, остановитесь на минутку. Я бы хотел, чтобы вы нынче утром последили за моим домом. Там находится один человек, вид которого мне совершенно не нравится. Когда он будет отъезжать в кэбе, который вызовет для него мой лакей, просто проследите, где он остановится, и позаботьтесь о том, чтобы он не взял того, о чём не знают мои слуги.
