Тарелки опустели, а на дне бутылки ни осталось ничего, кроме стекающих со стенок одиноких капель. Девушки полулежали на подушках и лениво переговаривались. То ли с зимнего холода, то ли по какой другой причине у Тани пунцовыми розами горели щеки, а в голове бродили странные мысли и видения.
Темноволосая Диана вдруг приподнялась с подушек и села прямо, скрестив ноги по-турецки:
– Я только что отчетливо поняла, что не люблю его.
– О ком ты? – сонно спросила Катя и потерла слипающиеся глаза. – Что за ерунда… Меня ужас, как в сон клонит.
– О Вадиме, – коротко ответила Диана, – я должна его бросить.
– Почему? – заинтересованно подняла голову Таня.
– Не знаю, – пожала плечами Диана, – у меня сейчас в голове только эта мысль.
– Странно, – нещадно зевая, сказала Катя, – у меня ни одной мысли нет, кроме той, что я хочу спать.
– Никитос – урод, – горько прошептала Дашка, – мы с Доктором из-за него расстались.
– Он, что приходил? – с любопытством спросила Таня, расталкивая рукой засыпающую на глазах сестру.
– Нет. Но это заставил меня сделать четыре аборта, когда мы встречались, и теперь я не смогу родить ребенка, – всхлипывая, сказала она. – Доктор хочет детей, а я не могу. Я сказала ему уйти.
– Сама прогнала, – придвинулась к ней ближе сочувствующая Таня, – а ты же чайлдфри.
– Наврала я вам, – яростно замотала головой Дашка, – а сейчас почему-то слова так и льются. Никакая я не чайлдфри. Я просто не могу больше иметь детей.
– И я тоже, – кивнула Диана, – думала, что не хочу. А когда забеременела, поняла, что скоро внутри забьется крошечное сердечко. И на душе так тепло стало. А Вадим заставил меня сделать аборт. Я не смогла возразить. Жилья своего нет, работы тоже. Не в деревню же возвращаться. Зря что ли я оттуда в девятом классе сбежала.
Таня посмотрела на посапывающую у нее на коленях голову сестры и сказала:
– А я вот, что поняла, девчонки. Я хочу уйти с работы и поехать на лето в Брусницы.
В ответ ей раздалось ровное сопение. Все, кроме нее уже мирно спали, положив головы на вышитые бархатные подушки. Осторожно переложив голову сестры на ее место, Таня легла рядом и тотчас же уснула крепким безмятежным сном. За окном снова закружились пушистые хлопья снега. А над телами девушек висел купол из розоватой дымки, надежно охраняя так рано пришедшую к ним ночь.
– Просыпайся, – трясла Диану чья-то рука.
– Вадим, отвали, – пробурчала она, – я спать хочу.
– Какой я тебе Вадим? – хихикнул голос. – Весь пирог проспишь.
– Пирог? – открыла Диана левый глаз.
– Да, он самый, – кивнула ей взлохмаченная русая голова, – с которым ты вчера обнималась.
– А где это я? – делая робкие попытки оглядеться по сторонам, спросила Диана.
– На тюленьем лежбище, – снова хихикнул голос, – и соседку свою буди. Я не дотягиваюсь.
Повернувшись направо, она увидела прямо перед своим носом пушистые волосы пепельного цвета. Почему-то было трудно вспомнить имя соседки. Наверное, она еще просто не проснулась.
– Проснись, – с трудом ворочая языком, скомандовала она в пучок наэлектризованных волос, которые словно живые лезли ей в нос.
Соседка, тоненько посвистывая, продолжала спать, наверное, нарочно притворяясь, что не слышит ее хриплый шепот.
– Эй, – легонько толкнула ее в плечо Диана.
– Я тебе никакая ни эй, – повернулось к ней заспанное лицо с крошечным курносым носиком, – Ты обалдела, что ли, Дианка? И почему ты спишь у меня дома?
