Дверь, у которой мы стояли оказалась не совсем подъездной. Скорее она была подворотней. Раньше, в то время, когда в доме жила австро-венгерская буржуазия, в неё вполне мог въехать лошадиный экипаж, но сейчас её использовали для мусорных баков. Пройдя через подворотню, мы оказались во внутреннем дворе. Он был колодезного типа, который знаком любому жителю исторического центра Санкт-Петербурга. Две стены колодца были глухие и принадлежали соседним зданиям, а две – свои, по ним шли огороженные железными перилами галереи, с которых жильцы заходили в квартиры.
Степановна показала нам на пальцах цифру «два» и указала наверх. Мы пошли вперёд. На втором этаже мы остановились, чтобы пропустить её. Она достала из сумки связку ключей. У окна то ли кухни, то ли прихожей, выходившей на галерею рядом с дверью, она остановилась, приложила ладонь козырьком ко лбу и заглянула внутрь. Видимо, то, что она там рассмотрела, её удовлетворило, потому что она не мешкая вставила ключ в замочную скважину и крутанула его по часовой стрелке. Ключ, однако, никуда не прокрутился, а только сдвинулся на градус-другой и застрял. Вытащив его наружу, Степановна осмотрела его внимательно, проверила другие ключи в связке и повторила попытку. Замок, по-прежнему, не открывался. Я решил предложить свою помощь, мол, может, с моей силой мы таки прорвёмся. Степановна кивнула и отступила от двери. Заняв её место, я поиграл ключом в замочной скважине, поймал люфт, нашёл в нём, как мне показалось, какую-то зацепку и уже готов был на неё нажать, как внезапно дверь будто вырвало у меня из-под носа, и на её месте, в проёме, возникла девушка в спортивной одежде и небольшой гантелькой в руке.
На какую-то секунду между нами повисло молчание. Девушка смотрела на меня, я на неё, Степановна на нас обоих, а Оля наблюдала за всем со стороны. Я опомнился раньше остальных и сказал «хелло». Ничего другого мне в голову не пришло. Девушка мне ответила что-то по-венгерски и выглянула за дверь. На миг мне подумалось, что сейчас она заедет мне своей гантелькой между глаз, но она, нет, лишь посмотрела на Олю и снова сказала что-то. Тут соображение вернулось и к Степановне. Она тоже что-то сказала девушке, и, может, с минуту между ними вёлся какой-то диалог, в конце которого Степановна подошла поближе к двери и посмотрела на табличку с номером. После этого она слегка покраснела лицом, сказала что-то девушке ещё раз и показала на меня.
– Вы ошиблись этажом, – сказала мне девушка по-английски. – Она показала вам «два».
– Кетто? – я посмотрел на Степановну и сделал пальцами заячьи уши.
Степановна кивнула.
Я оглянулся вокруг себя. Мы находились на галерее. Под нами был один этаж. И если вместе это не два, тогда в какой палате у вас Наполеон?
Ясность в ситуацию внесла Оля.
– У них первый этаж не считается, – сказала она мне. – Я совсем забыла.
А Степановна, хотел спросить я, что считать не умеет? И вообще, она знает, что она продаёт? Этажи перепутать! Но эти вопросы, на самом деле, были адресованы не Оле, а самой Степановне, а она в это время уже говорила девушке что-то в извинительном тоне, поэтому я молча отошёл от двери и направился к выходу с галереи.
«Наша» квартира, когда мы туда в конце концов попали, оказалась помещением на три огромных смежных комнаты с микроскопической кухней и ванной, которая не знала сантехника уже не меньше полувека. Никакой мебели в комнатах не было, дощатые полы были покрыты пылью, на оклеенных обоями стенах местами виднелись трещины. Потолки были какой-то дворцовой высоты и имели украшения из лепнины по периметру, но что там было налеплено, и в каком оно состоянии снизу толком видно не было. Окна также были под стать потолкам. Сквозь их немытые неизвестно сколько лет стёкла в комнаты прямой наводкой било солнце, и в квартире от этого было жарко, как в крематории. Как этот крематорий с его ненормальной кубатурой обогревается зимой, однако, было не ясно. Привычных нашему глазу радиаторов мы в квартире не увидели, а то, что Степановна назвала
