Дойдя до Дома культуры, Федя увидел афишу: «Выставка памяти художника Родиона Иванова. Строго 18+».
«Интересно… Не слышал об этом Иванове. Надо заглянуть», – подумал Федор и купил билет.
В ДК было прохладно и пусто. Посетителей совсем немного. В основном молодежь едва-едва за восемнадцать, видимо привлеченная тематикой работ художника. Чувствовалось, что он боготворил женское тело – на большинстве картин была изображена обнаженная натура. Стиль – почти фотографический реализм. Страсть чувствовалась и в позах натурщиц, и в их взглядах, и в цветовой гамме.
Федор замер у картины: девушка в коротком топике и маленькой юбчонке. Уже сам факт наличия одежды выделял эту работу художника. Девушка лежала спиной на шаре: голова запрокинута, руки свободно свешиваются назад, одна нога едва касается носком земли, другую почти не видно – она согнута в колене, и кажется, будто это культя.
– Нравится? – услышал Федор за спиной женский голос.
Он обернулся.
Рядом с ним стояла копия той, что была изображена на холсте. Только одета поскромнее – в серую водолазку и брюки. Под мышками она сжимала костыли, одна штанина была подвернута. Левая нога у девушки заканчивалась в районе колена.
– Вы очень красивая, – искренне сказал Федя.
– Была.
– Да нет… Вы и сейчас очень красивая – можно подумать, что это ваша фотография, а не портрет.
Она хмыкнула:
– Вот козел…
– Простите?
– Да не ты… Роберт – козел.
Федя был обескуражен фамильярностью и резкостью тона незнакомки, но увидел, что на глазах у нее появились слезы.
– Я могу вам как-то помочь?
– Боюсь, что нет. Роберт уже мертв. Так что таким, как я, уже никто не поможет.
– Честно говоря, не совсем вас понимаю. Расскажете, в чем дело?
Девушка, кажется, только и ждала этого вопроса. Она взяла Федю за руку и подвела к соседней картине.
– Вот, здесь рыжая девушка как будто выходит из огня. Смотри – написано в две тысячи третьем году. Роберт умер в две тысячи четвертом. А Викуся, с которой он это писал, в две тысячи пятом сгорела в пожаре. Понял?
– Нет.
– Теперь сюда. – Девушка потащила его к другой картине. На ней обнаженная фея парила над ночным городом, вероятно, даря людям прекрасные сны.
– Это Полинка. Она в две тысячи шестом году выбросилась с высотки на окраине города. Теперь понял?
– Ну…
– Хорошо… Картина, с которой мы начали. Где я нарисована. Она не показалась тебе странной?
– Да нет… – Федя растерянно улыбался.
– Такое чувство, что я на ней без ноги, верно? Но позировала я Роберту тоже в две тысячи третьем. Тогда у меня были обе ноги. Со мной это, – она кивнула на свою культю, – случилось только три месяца назад. С мотоцикла упала. А сейчас какой год? Две тысячи пятнадцатый. Значит, и со мной напророчил.
Федя пригляделся. Девушка и впрямь была старше той, что изображена на картине. Но в целом выглядела очень молодо, гораздо моложе своих лет.
– Вы почти не изменились! – Федя хотел сделать ей комплимент.
Но та услышала в его словах что-то другое:
– Дурак! – презрительно фыркнула она и поковыляла на костылях к выходу.
Федя не хотел ее оскорбить. Он просто не знал, что сказать, чтобы поднять ей настроение. Говорить о смертях, потерях и мрачных пророчествах он не умел.
Проводив взглядом одноногую незнакомку, Федя продолжил бродить по выставке.
В следующем зале висели картины, объединенные темой плотской любви. Впрочем, без порнографии. Просто теперь на картинах женщины были в объятиях мужчин. На одной парочка страстно целовалась на берегу реки, на другой юноша лежал на подушках рядом с девушкой, его глаза закрыты, но лицо светилось счастьем влюбленного, который только что получил то, о чем мечтал. У третьей картины Федор замер.
