Наде жаль было его, хотелось чем-нибудь помочь. Думала, что он сирота, было ощущение, что рос без любви и ласки. Она сразу запомнила его имя – Олег Зарецкий.
* * *
– Надя, это что, такая целина? – четырехлетняя сестренка Аннушка с любопытством осматривала вагончик, хлопая большими черными ресницами. – Что же это за целина, когда кругом только одни двери? А я все думала, думала, какая она – целина?
Летом Аннушка вместе с мамой, Анной Семеновной, приехали к Наде в гости. Погода стояла образцово-показательная – теплая, спокойная. Надя перешла жить к девушкам, а родных поселила к тете Шуре.
– Нет, Аннушка, целина во-от какая! – и показали из окошка высокого вагончика бескрайнее ковыльное море. Сестренка замерла от восторга.
А дверей в вагончике и вправду было целых три.
Анна Семеновна часто задумывалась – вспоминала годы, прожитые в Казахстане во время эвакуации. Здесь когда-то родился любимый сын Димочка…
– Матери Надиной я что-то вроде не понравился, – говорил Володя приятелям.
На самом деле Надя с Анной Семеновной о нем даже не говорили, потому что никаких серьезных намерений у Нади еще не было.
Девушку настораживала Володина ревность…
Нехорошие «звоночки» звенели постоянно. Например, на концерте стоило Наде восхититься юношей-артистом, который замечательно играл на оригинальных «инструментах»: ложках, кастрюлях, стиральной доске и особенно мастерски – на пиле, Володя вскочил с места и демонстративно вышел из зала.
– Что с тобой случилось? – Надя не побежала за ним, так что говорили уже на следующий день.
– Ничего, – буркнул и не захотел продолжать тему.
В другой раз выбросил из окна вагончика губную помаду, которую привезла мама. Надя и так не пользовалась никакой косметикой, но жест был слишком красноречивым.
Когда думала об этом серьезнее, вспоминалась семейная история – сам же Володя и рассказал. Его отец убил свою жену – Володину маму, так что сам он рос сиротой, при тетке, которая безумно его любила и баловала.
А что, если… В общем, чем больше Надя думала о замужестве, тем меньше была уверена, что хочет выходить за Владимира. Тем более всего двадцать первый год идет, куда торопиться?
Еще одно смущало: Володя, хотя и был ужасно ревнивым, сам по натуре был общительным, веселым… Душа компании, постоянно девушки вокруг. Не хотелось бы потом страдать от его измен.
– Нам надо серьезно поговорить. Ты зачем так поступила? – глаза Владимира в первый раз смотрели на Надю с таким металлическим блеском. В руке он держал письмо, написанное незнакомым почерком, но подписанное ее, Надиным, именем.
«Потому что у нас серьезные отношения, прошу Вас, Галя, постараться Владимира забыть и больше не беспокоить…»
Кажется, постарался кто-то из общих Володиных друзей – может быть, Ефим Катеринчук, уже давно смотревший на Надю влюбленными глазами…
– Ничего не понимаю… Володя, как ты мог подумать, что я могла бы пойти на такую низость? И на основании чего я написала бы твоей бывшей девушке письмо?
– Не могла же Галя написать неправду! И откуда бы она узнала твое имя и то, что я с тобой дружу?
– Откуда она узнала, это выясняй сам. По твоим словам, ты Гале веришь, а мне нет. Раз так, наша с тобой дружба окончена.
Я никогда не позволю никому сомневаться в моей порядочности, тем более своему другу. Если ты рассчитывал, что мы с тобой сможем построить семью, то на недоверии и неуважении семья не строится!
