Вот так в работе и бежали денёчки, в годы складываясь. Пришёл черёд сватовства. Другая бы девка на радостях ног под собой не чуяла. А я от страха не ведала, куда себя девать. Год, как тайком любились мы с Егоркой. Надеялись, может, осенью получится свадьбу сыграть. Но надежда была тонкая, как паутинка. А тут на тебе, сватовство. Жених – Митька сопливый. Его в детстве так звали. Он вроде и видный парень стал, а поди ж ты, прозвище так при нём и осталось. Митька этот не люб, а противен мне был своей хитростью. Любил глазки строить, да и по мягкому месту рукой провести норовил. Одно слово – постылый.
Я к матушке пошла. Говорю, не надо никакого сватовства. Рано ещё. А сама глаза прячу.
– Наводишь ты, девонька, тень на плетень. Сказывай, что натворила.
– Ничего не натворила. Не хочу за Митяя и всё. Не люб он мне.
– Эвон как: не люб! А кто люб? С кем хвостом вертела? Сказывай, а то мигом батьку позову!
Сердце у меня в пятки сбежало. Тут думай, не думай, а сказать придётся. Выслушала матушка и сказала, как отрезала:
– Не быть по твоему, Марфа. У отца давно всё обговорено и решено. Сваты и подарки приготовили. Смирись, вот и весь мой сказ.
Смириться? Как так? Кровь хлынула мне в голову. Я опрометью выбежала на улицу. Тьма стояла кромешная. Осень. Небо покрыто тучами. Ни звездочки, ни месяца. Бегу к овину, где наше с Егорушкой тайное место. Думаю, выплачу слёзы свои, чтоб никто не видел. Вдруг слышу, дышит кто-то.
– Кто здесь? – шепчу.
– Марфуша, ты? Я и не чаял свидеться с тобой, радость моя.
– Егорушка, сокол мой! И я не надеялась.
– А правда, что завтра сватовство?
– Правда, Егорушка, правда. Что делать – не знаю. Матушке открылась, так она велела выходить за Митяя, а не то всё батюшке расскажет. А он крут, не сносить мне головы.
– Так ты за него собралась?
– Ты пошто кричишь? Али не знаешь, что не хозяйка я себе?
– Ты же мне про любовь говорила, что свет без меня не мил? А теперь что, Митьке такие слова сказывать будешь? Не зря про вас, баб, мужики говорят…
– Это про каких баб мужики говорят? Про меня? – вскричала я со слезами. – Ты говори, да помни, с кем говоришь, а то ведь недолго и конец беседе дать.
Ночь прохладная, а кровь в наших жилах до того разгорелась – того и гляди, искры посыплются. У Егора желваки на лице заходили. Только я не буду обидные слова терпеть! Развернулась и побежала к дому. Да он хутчей оказался. Сгрёб меня железными ручищами, что мне не ойкнуть, и понёс к нашему месту. Забрались наверх, где лежала солома после обмолота, прижались друг к дружке и не шевелимся. Будто хотим навсегда остаться здесь. И так нам любо, что и слов не надо.
– Марфуш, а ты правда выйдешь за сопливого?
– Не рви ты мне сердце. Лучше придумай, как спастись от ирода.
– Что придумать, зорька моя ясная? Ведаешь, если и пойду к твоему батьке, то ничегошеньки из этого не выйдет. Он иначе, как голытьбой, нашу семью никак не зовёт.
– Так ты, значит, не пойдешь к тятеньке?
– Я же тебе говорю: не отдаст он за меня.
– А пошто целый год про любовь сказывал, красивые картинки рисовал? Может, ты со мной так просто, позабавиться?
– Марфуша, – сказал Егор, приподнявшись на локте, – знай, без тебя я, как высохший колодец, как ходок без посоха, как служба без молитвы. Нет тебя, нет и меня.
От слов этих закружилась моя голова. А Егор всё жарче и жарче обнимает. Губы его медовые поцелуями покрывали моё лицо, шею. Ещё чуточку и не совладаю…
