– Сожрал?! – ахнул Сидоренко. – Да на кой они тебе?!
– Хочет в лазарет попасть, пакостник, – процедил надзиратель. – Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.
Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.
– Оформим тебя, как добровольного донора, – пообещал надзиратель, – будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих – тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?
В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?
– Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, – попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, – пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!
Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.
– Я здесь всё съем! – пообещал он. – Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.
– Цуккермейстнер – твой друг? – обернулся начальник. – Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…
– Да я ведь всё расскажу! – с довольной улыбкой заявил Цитрус. – Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер – неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.
– Как ты сказал? За какие еще бублики?
– Ну, это я образно выразился…
Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:
– Да, до суда дело доводить нельзя. Проще удавить тебя здесь, на месте. Уведи его, Сидоренко!
Цитрус понял, что перегнул палку, хотел пойти на попятный, но широкая лапища охранника зажала ему рот.
– А будешь выступать, мы тебе пасть скотчем заклеим, – пригрозил Сидоренко, таща Эдика по коридору. – Или зашьем. Грамотные все, как я погляжу…
К большому удивлению Цитруса, его втолкнули в прежнюю камеру. Дылда лежал на верхних нарах и тихонько посапывал. В стене зияла дыра.
«Они, наверное, надеются, что я поссорюсь с Дылдой, и он меня пришибет, – решил Эдик. – Не дождетесь, шакалы легавые! Дылда будет моим лучшим другом! Уж к этому увальню я подход найду, хоть он и туповат, и несколько раздражителен. Нужно только приучить его к себе. Заинтересовать, так сказать».
– Эй, братец, вставай! – заорал Эдик.
Дылда рывком сел на нарах и ударился головой о потолок. Глаза его стали дикими.
– А! Что?! Куда?! – прохрипел он.
– Я принес тебе радостную весть. Взял всю мокруху на себя, – заявил Цитрус. – Решил, что встретиться с судьей Цуккермейстнером будет в высшей степени полезно и интересно. Скоро я тебя покину, мой большой друг! Да и ты, возможно, прогуляешься. Свидетелем.
– Я не хочу свидетелем, – испугался Дылда. – Говорят, свидетели долго не живут.
– Ты нас всех переживешь, это точно, – Цитрус извлек из кармана кости и принялся ими поигрывать.
