– Какой самолет, Густи, из какого Кёльна? Я же на машине, мы же ее с тобой вместе брали тут, в прокате, четыре дня назад.
– Я забыла…
«Я забыла». Когда-то, уже больше трех лет назад, практически с этого слова начал я первый рассказик11 о небольшом селе, в котором доживает свой век Сашкина мама, Людмила Сергеевна. И теперь, когда я хочу рассказать о Густи, я почему-то снова начинаю с этого слова.
***
То, что Густи – это ее настоящее, «паспортное» имя, я узнал гораздо позже нашего знакомства, да что там – позже Сашиной смерти. При жизни Саши все ее называли Августа, все, за исключением самого Сашки, который упорно звал свою жену «Густи», и не я один считал, что это – ласковое от «Августы». И только потом, когда для каких-то дурацких формальностей мне потребовался ее паспорт, в нем я и прочел, что она именно Густи. Как и ее девичья фамилия была мне неизвестна, иначе я бы точно уж нашел с Сашкой тему для еще одного из многочисленных наших разговоров – фамилия известного в свое время спортсмена из ГДР. Но она для всех, в том числе и в Германии, – Августа Южанинова, давным-давно. Черт, правда, очень давно. В наступающем будет уж 10 лет, как Сашки-то нет…
Я и подумать не мог, что короткая встреча, задуманная, как «на бегу», четыре дня назад, станет такой эмоциональной, что продлится она больше четырех часов, и что потом, сидя за рулем авто, я буду ехать один по хваленым немецким автобанам нарочито медленно. Совсем не так, как 10 лет назад, с Сашкой вдвоем. Поскольку в голове уже будет крутиться этот рассказ.
***
В тот зимний февральский день 2005-го в Германии было солнечно и сухо, и ничто не предвещало резкой перемены погоды. Мы ехали ранним утром по чистому асфальту пустого скоростного автобана из Берлина в Ганновер на Сашкином новеньком «Мерсе». По каким-то причинам Густи не смогла тогда поехать с нами на машине, и мы должны были подхватить ее в Ганновере на вокзале.
Я не знаю, за рулем ли, за кофейной ли стойкой Тегеля или глядя на Густи в такси в сегодняшнем 14-м, я пытался сосчитать, а сколько же раз я вообще встречался с ней при Сашкиной жизни? То, что не 10 – это точно. Скорее пять. Та, Ганноверская, было тогда третьей или четвертой.
– Ты когда-нибудь ездил на машине 200 в час? – Сухой асфальт, отсутствие жен, наличие крутой скоростной тачки и немецкий автобан, вкупе со взаимной тягой к быстрой езде, явно провоцировали нас на подвиги.
– Да, – потупив глаза (от яркого не по-зимнему солнца, подумалось мне тогда) ответил я. Эх молодость…
– Сейчас 200. Не чувствуется, да? Давай 250? – Машина послушно набирала скорость.
– 250. Но на такой скорости никакая реакция уже невозможна…
– Ага. Сбрасываем плавненько. Густи только не говори, она злится.
Куда-то исчезла молодецкая удаль у обоих.
– Правильно делает…
А на обратном пути, когда мы были уже втроем, вдруг поднялся сильный ветер, пошел дождь, плавно переходящий, по мере быстрого понижения температуры, в снег. И невероятно ровное покрытие немецкого автобана стало понемногу превращаться в столь же идеальный каток, лишенный ледяного покрытия лишь в тех местах, где вырывающийся в поворотах на дорогу ветер сгонял не успевшую замерзнуть воду с шоссе. День, проведенный в Ганновере на выставке, был по-рабочему тяжелым и насыщенным, уже вечерело, и Сашка явно осторожничал, что я начал потихоньку нервничать – мне-то надо было еще и в аэропорт. Густи сидела сзади.
