– Нет, не могу, глаза слипаются. Скользко очень. Сядешь? – Чёрт меня дернул согласиться. Хотя я уже откровенно ерзал от излишней его неспешности.
Конечно, не 200 и даже не 100. Но я шестым чувством понял, что сейчас, вот в этот поворотик, надо было входить по Сашкиному осторожно. И предательский лед тут только кусками… И автоматика суперсовременная – раз сама не удержала машину, то ничего и сделать не даст. И когда нас закончило крутить и уткнуло носом в уже непонятно откуда взявшийся у отбойника снежный сугробик, мы только переглянулись. Тогда сидевшая всю дорогу молча Густи и заговорила.
– Быстро из машины. – Вот так, с точкой, а не восклицательным знаком на конце. Громко, четко, но спокойно, как приказ, не предполагающий раздумий, а не крик и не истерика. Ну конечно, надо выйти. Я пошел вперед и наклонился, по доброй российской привычке, над бампером в попытке осмотреть возможные повреждения.
– Назад. – Также четко и спокойно. – За ограждение. – Она уже успела поставить сзади фонарь. Понятно, что их этому учили – поведение немцев при аварии на автобане, наверное, чем-то напоминает поведение советских школьников 70-х при ядерном взрыве.
Но почему-то именно момент этой аварии встаёт у меня перед глазами всякий раз, когда я вспоминаю период в несколько лет сразу после Сашкиной смерти.
***
Они оба учились в том, старом и добром еще советском МГУ. Он – социолог, смазливый, окруженный внезапно свалившимся на него вниманием женского большинства гуманитарных факультетов северянин, подтянутый, спортивный и очень эрудированный. Она – культуролог и искусствовед, пораженный многопластовой и совершенно необычной культурой Русского Севера, изучать которую она и приехала в Союз. А тут еще такой её (культуры) представитель…
Свадьбы было две. Сначала одна – для русских, в закрытом в те времена для иностранцев маленьком северном городке. Вторая – для немцев, в слегка приоткрытой для наших соотечественников (но только не для жителей этого северного городка) Восточной Германии. Так и мотались туда-сюда, пока Сашка не перевелся в Университет Гумбольдта. Тогда и переехали в Берлин, вместе с родившейся еще в Союзе Юлькой. Так что Юлька у них с самого начала была русской – и по паспорту тоже. С ней мы тоже подружились уже потом, после смерти Сашки. Лазали с ней вместе на купол еще не отремонтированной тогда сельской церкви и вместе на двоих получали выговор за богохульство от Людмилы Сергеевны.
– Ну, он-то – ладно, приезжий, – выговаривала она ей, показывая на меня пальцем, будто это я – немец, – А ты-то, ты! Ты ж наша, местная! Чего удумали…
После университета Сашка, как, наверное, любой русский, оказавшийся в Германии, начал заниматься бизнесом. А уже через несколько лет упала стена, и всякие специфические и сложные машины, которыми он сначала торговал, а потом и производил в Германии, можно было везти в Россию. А она всегда изучала Россию. Вот как интересно: он – русский, но его профессиональный интерес оказался в Германии. А ее профессиональный интерес – в России. Что-то мне кажется, что именно она была инициатором всегдашней традиции проводить лето с детьми на Севере, у Сашкиных родителей. Она стремилась привить своим детям интерес к этим местам, культурологический, искусствоведческий. А он просто любил их, и все. Юлька, кстати, потом тоже стала культурологом. Но только другим – сердце ее покорил Древний Египет.
