Утром нас увозил на работу служебный автобус, а вечером привозил обратно. Вроде бы и удобно, но сидеть в кабинете зам. директора каждый день с девяти до восемнадцати, перечитывая поступающие бумаги и подписывая (или нет) исходящие, было совсем не по мне. Я уже с нетерпением ждал выходных, чтобы съездить на МЭС, где можно понырять с аквалангом, да и просто поработать руками для подготовки будущей нашей лаборатории.
И тут, как всегда нежданно-негаданно, пришла пора отправки наших сотрудников в совхоз «на картошку». Сверху пришло распоряжение, что все трудоспособные сотрудники должны отработать свой срок и отдать долг Родине. Объявление, к счастью, не сопровождалось советами типа «ни шагу назад» и «стоять насмерть», но выглядело довольно многозначительно и устрашающе.
Во Владивостоке даже появились плакаты, в которых проступала туповатая старательность крайкомовских партчиновников. В самом центре города, близ кинотеатра «Океан», воздвигли самый настоящий шедевр бюрократического ража – большой плакат со словами: «Строитель! Ложи кладку ровным швом за себя и за того парня, уехавшего на сельхозработы!». Кто-то потешался над этим продуктом слепой исполнительности, а многие его уродства даже не замечали.
У наших сотрудников никакой замены быть не могло – каждый вел какое-то свое исследование, и перерыв в работе часто сводил насмарку всю серию опытов. Мне пришлось проводить своего рода собеседование почти со всеми сотрудниками института.
Косяком шли разного рода болезные коллеги, занятые научной или учебной работой, молодые матери и матери-одиночки, пестующие своих малышей. У всех имелись веские аргументы против поездки «на картошку».
Время шло, приближался срок отъезда сотрудников отдавать долги своей Родине, почти каждый доказывал, что не он или она должны Родине, а как раз наоборот, Родина должна помочь завершить начатое дело. Мне удалось наскрести едва половину необходимого количества «боевых единиц». Я пошел со своей проблемой к директору ИБМ А. В. Жирмунскому: «Что делать? Уж сроки близятся!»
Жирмунский распорядился собрать всех мною освобожденных от колхоза завтра утром. А мне посоветовал внимательно посмотреть, как надо работать с людьми. Назавтра мне был преподан урок такой эффективной работы.
А. В. Жирмунский вызывал сотрудников по одному и с ходу задавал решающий вопрос. Например: «Вы хотите весной защищаться?»
– Да!
– Вот поэтому съездите на полмесяца в колхоз.
– Но у меня эксперимент!!!
– А Вы его отложите и за это время обдумайте, как можно сэкономить время.
Другому Жирмунский говорил:
– Вы как хотите, сейчас хотите поехать на две недели в колхоз или осенью на месяц?
– Но я не могу – у меня гипертония и диабет!
– Ну, тогда нам придется с Вами расстаться. С такими болезнями нельзя работать под водой и ездить в экспедиции.
– Но я же много раз ездил и все обходилось!
– Вот поэтому съездите на две недели и не забудьте про лекарства. Хорошо?
– Хорошо!
Я понял, что никогда не смогу так выкручивать руки и знать всю подноготную каждого сотрудника. А Жирмунский знал весь компромат на каждого, все его плюсы и минусы, все слабые места, когда, что и как каждый говорил, писал, работал и в чем участвовал, в чем были его промахи. Он помнил об этом долгие годы, а в нужный момент припоминал и выкидывал факт, как козырную карту.
В ту пору заметное разнообразие вносили поездки на «Витязь», но угнетало то, что настоящей интересной научной работы у меня еще не было. Я продержался в замдиректорах около года и попросился на свободу. К счастью, желающих занять такое теплое место оказалось много, и Жирмунский быстро нашел мне замену. Но… не отпустил меня совсем, а предложил нашей парторганизации выбрать меня секретарем. Такой расклад меня также не радовал. Хотя карьерные возможности для парторга института были не меньшие, но мне-то они не нужны – жилье пока есть, а работы на станции опять не будет.
