Быть огню - страница 3

Кровь под кожей громыхала, как телега по разбитой колее. Вот так прикасалась она к нему только в день спасения, и больше ни разу, и было в этом что-то колдовское, как и в запахе скошенной травы, которым он пах в любое время года. Казалось, еще чуть-чуть, и можно обнять его, и он больше не оттолкнет.

Острая игла, что уперлась в горло, отрезвила ее. Она скосила глаза и увидела длинную синюю плеть с кривым наконечником. Что? Лицо Морока колыхалось. Весь он покрылся рябью, словно поверхность воды на ветру, и Уна с ужасом отдернула от него руки.

– Дура. – Холодный голос звучал зловеще. – Если не хочешь слушаться, то пошла вон. Иначе один удар, – он оскалился четырьмя парами острых клыков, – и труп. Яд мой действует быстро.

Голубая кожа отливала зеленым, словно крыло диковинной бабочки или панцирь жука, а черные глаза казались двумя семенами подсолнечника. Они не выражали никаких чувств и были словно два матовых камешка. Неужели все взаправду? Ведь знала, знала, чуяла, что не человек он. Шиматах. Владыка лесной, кому издревле поклонялись аделлюрцы. Приносили подношения, молоко, хлеб и цветы, пели им и по традиции оставляли хороший кусок добычи, в благодарность за добрую охоту. Шиматах красивы, как лес, жестоки и добры в равной степени. Их легко обидеть неуважением и разгневать наглостью, и тогда ух! Когда живешь в лесу, такая вера впитывается с молоком матери, заставляет на уровне наития кланяется большим и старым деревьям. Выходит, он божество? Любой бы уже кинулся в ему в ноги, но Уна словно остолбенела. Его шипение привело ее в чувства:

– Что встала? Пошла вон. А вернешься в Цитадель – убью.

Уна ожидала, что вот-вот он пришпилит ее к столу своим острым хвостом, но мгновения тянулись, и они продолжали молча смотреть друг на друга. Наконец Морок страдальчески вздохнул:

– Вижу, смерти ты не боишься…

– Конечно, боюсь, – шепнула Уна. – Но не станешь убивать меня. Я давно подозревала, что ты не человек, так что этим меня не отвадить. Я могу быть полезной.

Морок скрестил руки на груди:

– Каждый в моей Цитадели, даже щенок и болван, полезны, иначе б я давно избавился от них. Каждый делает работу по мере сил. Но ты, кажется, просто хочешь греть мою постель.

– Как грубо ты говоришь о моих чувствах.

– Твои чувства – самообман. Ты ничего обо мне не знаешь.

– Нет, я знаю о тебе достаточно. Ты жесток, хладнокровен, циничен. Я принимаю это.

– А то, что ты не вызываешь во мне ни малейшего желания, примешь? Ты мне безразлична. Такая навязчивость вызывает только отвращение.

– Врешь! Да нет мужика, что не захотел бы меня!

– Есть. – Теперь лицо Морока ядовито ухмылялось. – Я виаль, а не мужик. Мы рождаемся, живем и умираем, выполняя возложенные на нас задачи. Все отвлекающие стимулы нам искореняют. Мы не боимся смерти, не стремимся продолжить род и не вожделеем. Для тебя я все равно что скопец.

Посмотрев на него, на статную фигуру, тонкую талию, изящные черты, тонкие и длинные пальцы Уна вдруг испытала… отвращение. Такие эмоции она чувствовала, если видела калек или дурачков. Липкая жалость пополам с гадливостью.

– М-м-м…– протянул Морок. – Секунду назад я был для тебя всем, а сейчас омерзителен. Хорошо запомни это чувство и не говори мне больше про любовь. И твоя жалость неуместна. Поверь, мне очень хорошо без этого хаотичного кипения гормонов, что вы зовете страстью. Я люблю холодную постель и холодную воду. – Он с усмешкой кивнул на поставленный на пол кувшин. – Выметайся. Ты больше мне не нужна.