Мне приходится также отказаться от свидания с Никитой, потому как Глеб болеет. В отличие от Воронова, Никита вежливо желает ребенку скорей выздороветь. «Воронову же лишь бы меня работой загрузить и привязать к офису!» – со злостью думаю я, поневоле сравнивая этих двух мужчин.
На следующий день ребенок скачет как резвый тигренок по квартире, где я пытаюсь работать.
В четверг приходится вместе с Глебом идти в офис, с больничного нас не выписали, оставив дома до понедельника.
Предварительно выясняю у Вероники, что начальства сейчас нет на месте.
Меньше всего я хочу, чтобы Воронов и Глеб встречались. Мой сын – просто вылитый бывший, и к гадалке ходить не надо. А в мои планы не входит посвящать Воронова в то, что у него есть сын! Я справилась одна в самое сложное время, когда ребенок был маленьким, и не хочу его ни с кем делить.
Тем более что этот кто-то говорил, что не хочет никаких детей!
Вероника по телефону клянется, что начальства нет, и мы, словно два шпиона, входим в офис, торопливо здороваясь и намереваясь быстро дойти до кабинета и там закрыться на ключ.
– Привет! Он на обед уехал! – радостно сообщает Вероника про босса. – уже сто раз спросил приехала ли ты.
Администратор закатывает глаза, демонстрируя как навязчив был шеф.
– Ладно, мы в кабинет мой, сообщишь как босс приедет. Но если вдруг не будет меня спрашивать, то и не говори, что я тут, – прошу я ее.
– Ну конечно, не будет он спрашивать! – ехидно замечает Вероника, – не надейся! Беги уже давай в кабинет.
Последние слова она произносит уже мне в спину. Не оборачиваюсь, спешу укрыться в кабинете.
Но когда мы уже проходим весь коридор и почти скрываемся за поворотом все и случается.
– А ну-ка стой! Чей это ребенок? – окрик бывшего мужа звучит, как выстрел.
Вздрагиваю, но останавливаюсь. Медленно поворачиваюсь, оказываясь с ним лицом к лицу.
– Я спросил, чей это ребенок! – он пристально рассматривает меня, держит словно на прицеле, сканирует взглядом.
– Мой! – отвечаю с вызовом. – и моего мужа!
Словами попадаю ему в сердце. Он вздрагивает, останавливаясь. Рассматривает сына. Тихо спрашивает:
– И давно ты замужем? Сыну сколько лет?
– Это тебя не касается, – произношу как можно холодней.
Только сердце так колотится, что вот-вот ребра проломит, словно хочет выдать мою тайну. Стараюсь смотреть ему прямо в лицо, но глаза бегают из стороны в сторону.
Глеб дергает меня за рукав:
– Мам, кто этот дядя?
– Это мой начальник, сынок, – перевожу взгляд на сына, улыбаюсь ему, чтобы он не почувствовал захлестывающего меня волнения.
Ребенок все правильно понимает и выдает фразу в стиле «истина устами младенца», с детской непосредственностью звонким голосом спрашивает:
– Мам, а почему он сердитый, как Валентина Алексеевна в садике и баба Валя одновременно?
– Потом поговорим, котик. Дай мне пару минут! – обещаю я ему, судорожно пытаясь придумать, как выпутаться из ситуации и увести сына.
Молчу, но и не могу решиться, чтобы просто развернуться и уйти.
На лице бывшего за пару секунд сменяется несколько выражений: от легкой растерянности до злости и затем неожиданно от злости – к веселью.
В его глазах начинают свой танец черти, пляшут, вызывая озорной блеск в глазах. Ни у кого больше такого не видела.
Я узнаю взгляд Воронова в его бытность капитана футбольной команды, словно и не было этих четырех лет, он все такой же.
