-
Да, помню Унковского, - поморщился царь. – Либеральный предводитель
либерального тверского дворянства. Засветился уже пару лет назад.
Александр
Николаевич помнил его записку об освобождении крестьян, поданную зимой 1857-го.
Автор высказывался за наделение крестьян землей с уплатой выкупа помещикам за
счет государства. Причём крестьянине получали полное право свободного
переселения.
И такова
была эта записка, что её тут же опубликовал «Колокол».
- Саша
знал его имя? – спросил царь.
-
По-моему, нет, - задумчиво проговорил Гогель.
-
Значит, не станет Сперанским, - усмехнулся император.
- Я
тоже иногда узнаю его прежнего, - сказал Гогель. – Он всегда был очень добрым
мальчиком. На станции в Твери у него потерялся котёнок, которого ему подарили
московские купцы, так он готов был костьми лечь, чтобы его найти. Весь поезд
поставил на дыбы. Он умеет повести за собой. Все пассажиры от мало до велика,
от первого класса до третьего ходили по всему вокзалу и искали его кота. Он дал
ему очень странное имя: Генрих Киссинджер.
-
Киссинджер? – усмехнулся царь. – Остроумно.
-
Думаю, не с проста. Очень похоже на имя и фамилию. Это в честь кого-то, о ком
мы ничего не знаем.
Царь
пожал плечами.
- А
может просто пошутил.
- Не
справляюсь, государь! – вздохнул Гогель. – Александр Александрович всегда
найдёт способ всё сделать по-своему, несмотря ни на что. Но может это и
правильно, если он видит грядущее. И не стоит ему мешать. Ваш сын способен
объяснить каждый свой поступок. Он подстроил наше опоздание на поезд в субботу.
Я не верю, что это было случайно. Но он объяснил, что не хотел обидеть
дворянство.
-
Московское дворянство трудно обидеть больше, чем оно уже обижено, - поморщился
царь. – Никто так не противится эмансипации крестьян, как дворянство Московской
губернии.
-
Может быть, он знал об этом…
-
Это не тайна.
- Он
очень странно потерял память, - заметил Гогель. – Год назад он не узнавал
родственников, не помнил расположение дворцов в Петергофе и комнат во дворцах,
забыл немецкий, полу-забыл французский и при этом прекрасно помнил английский.
Только Шау заметил одну странность: произношение. Не такое, которому он учил.
Более простонародное.
- В
Сашку вселился лондонский рабочий? – усмехнулся царь.
- Я
этого не говорил, - возразил Гогель. – И это не соответствует всему остальному.
Я помню первые дни после его болезни, когда Балинский выписал ему лауданум.
Александр Александрович хотел понять, что это, и попросил меня отвести его в
библиотеку, где есть энциклопедия. Дворец Коттедж он не узнал и не вспомнил,
кому он принадлежит. Но был восхищён. Сказал, что это «дворец королевы эльфов».
И что, исходя из архитектуры, трудно предположить других хозяев, кроме короля
Оберона и королевы Титании. Может о них знать английский рабочий?
-
Разве что смотрел пьесы Шекспира, - усмехнулся царь.
-
Это не всё, государь, - продолжил Гогель. – Он потом упомянул Виолле-ле-Дюка,
который реставрировал Парижский храм Богородицы. К стыду своему, я не сразу
вспомнил, кто это. Всё-таки я солдат, а не историк искусства. А недавно в
Москве в доме губернатора Строганова на столе в его библиотеке я увидел книгу
на французском языке: «Толковый
словарь французской архитектуры XI—XVI века». Автор: Виолле-ле-Дюк.
Я даже не сразу вспомнил, откуда мне знакомо это имя.
-
И что ты об этом думаешь? – спросил царь.
