- Не скажу, - пообещал
Саша.
Приглушенно запел хор. Как-то непривычно, иначе, чем у
«никониян».
- А почему так тихо? – вполголоса спросил Саша.
- Запрещено нам петь, - объяснил Савва Васильевич. –
«Публичное оказательство».
- Ну, какое же публичное, если в церкви?
Морозов вздохнул и пожал плечами.
- Пусть в полную силу поют, - попросил Саша. – Я не скажу.
Морозов шепнул что-то Ульяне Афанасьевне, а она, видимо,
передала другим.
И хор грянул.
Без полифонии, на один голос, и только мужские голоса.
Звучало примерно, как «Вставай страна огромная!»
Уж, не вдохновлялся ли автор старообрядческими песнопениями?
Сейчас все сойдут с клироса, облачатся в кольчуги,
подпояшутся мечами и пойдут на смертный бой.
- У вас женщины в храме не поют? – спросил Саша.
- Не поют, - кивнул Морозов. – Ибо сказал апостол Павел:
«Женщина в церкви да молчит!»
Саша подозревал, что в семьях у них несколько иная ситуация.
- Это знаменное пение, - пояснил Савва Васильевич, - по
крюкам поют.
- По крюкам?
- Не по нотам, - объяснила Мария Федоровна, которой вообще-то
положено было молчать, - у нас своя нотная грамота.
Но Морозов-старший только важно кивнул.
Саша почувствовал на себе чей-то взгляд. Буквально в пяти
метрах стоял купец Козьма Терентьевич Солдатенков. Сашина физиономия была не
столь раскручена, как у Папа́ и Никсы, и он надеялся остаться неузнанным, но
похоже тщетно. Солдатенков сдержанно поклонился. Саша приложил палец к губам.
Купец кивнул.
Толпа начала истово креститься и кланяться в пояс. Саша
успевал за ними слабо, да и пальцы привычно норовили сложиться в троеперстие.
Наконец, присутствующие кинули перед собой подручники, пали
на колени и склонились в земном поклоне. Сплошной ряд спин и частей тела с
менее благородным названием живо напомнил Курбан-Байрам в Москве на проспекте
Мира.
Ульяна Афанасьевна, конечно, предупредительно положила подручники
и перед ним, но Саша не смог себя заставить и вжался в стену. Присутствующие
кажется были погружены в молитву и не особенно замечали окружающее.
Она-то заметила, естественно, и, поднявшись на ноги,
посмотрела с упреком.
Где-то за колоннами, по другую сторону от алтаря, Саша
заметил фиолетовую полотняную палатку с золотыми парчовыми дверями, похожую на
шатёр Шамаханской царицы из мультфильма «Золотой петушок». Вскоре к палатке
начала выстраиваться очередь из священников и детей. Саша никогда бы не догадался
зачем, если сам не стоял к причастию каждое воскресенье.
Служат, конечно, обедню. Саша усмехался про себя. Народ
русский, может, на рожон и не попрет, но как обойти дурацкий закон всегда
придумает.
- Это походная церковь атамана Платова, - шепотом пояснила
Мария Федоровна, проследив за его взглядом, - он всегда возил её в своем обозе,
а потом завещал Рогожскому кладбищу.
- Граф Платов был старовером? – спросил Саша.
- Конечно, - шепнула тигрица, - об этом все знают.
Новость показалась Саше сомнительной. Прежде всего потому,
что он раньше об этом не слышал, да и у Лескова старообрядчество Платова, много
помогавшего Левше, нигде не упоминалось.
Но то было при либеральном Александре Павловиче, так что чем
черт не шутит.
- Святые дары там освящаете? – спросил Саша.
- Вы не говорите об этом, хорошо? – попросила Мария
Федоровна.
- Не скажу, - пообещал он.
Ближе к концу службы к Морозовым просочился старик в черных
одеждах до пят. На голове – черное покрывало, отороченное красной тесьмой по
краям, в одной руке лестовка, в другой клюка. Скрюченные пальцы обтянуты
жёлтой, словно пергаментной кожей. Седая борода до середины груди, горящий
взгляд.
