Как видно, и в этом, частном завещании Давид, в первую очередь, наказывает сыну хранить верность Богу и Его заповедям. Вместе с тем, как выясняется, даже лежа на смертном одре, он не простил Иоаву ни вероломные убийства Авенира и Амессая, ни (хотя об этом он и не сказал) убийства Авессалома, и завещает Соломону расправиться с ним.
Не простил Давид, оказывается, и Семея, сына Геры, которому, казалось бы, так великодушно подарил жизнь после подавления мятежа Авессалома. Так как он дал Семею клятву, что тот не умрет за нанесенные ему оскорбления, то Давид наказывает сыну, как «человеку умному» найти другой повод для казни своего обидчика.
Вскоре после этой беседы с сыном, в субботу, в день великого праздника дарования Торы Шавуота[37] царь Давид отошел в вечность.
Всемирно известный зубоскал и богохульник Лео Таксиль в своей «Забавной Библии» выставляет «гамбургский счет» Давиду за это завещание. «Давид умер, как жил, – писал Таксиль. – Он проявил возмутительную неблагодарность, этот избранник божий, приказав умертвить своего военачальника Иоава, самого преданного из его слуг, которому был обязан короной. На смертном одре он совершает клятвопреступление с отвратительным цинизмом, смешанным с лицемерием по отношению к Семею, которого он якобы простил для того, чтобы составить себе славу царя великодушного, и на жизнь которого он обещал никогда не посягать.
Коротко говоря, он остался вероломным разбойником до самой могилы…»[38]
Нравственные аспекты личного завещания Давида всегда вызывали споры в кругах как религиозных, так и светских исследователей и комментаторов Библии. Кроме того, ряд исследователей считает, что такого завещания вообще не было – Соломон его попросту придумал, чтобы окончательно расправиться со своими личными и политическими противниками. В конце концов, та личная неприязнь, которую испытывал к Соломону Иоав, вероятно, была взаимной, и у юного царя были основания опасаться, что бывший главнокомандующий армии его отца может устроить путч и возвести на трон своего ставленника Адонию.
Последующие события лишь укрепили Соломона в этих подозрениях и заставили пойти на самые решительные меры.
* * *
Еще не прошел тридцатидневный траур по Давиду, как к царице-матери Вирсавии пришел Адония и смиренно попросил принять его.
– Ты знаешь, царица, – сказал он, – что меня, а не Соломона прочили на царство, но отец мой решил по-своему, и я признаю, что его решение было от Господа. А теперь есть у меня к тебе одна просьба, не откажи мне.
– Говори, – сказала ему Вирсавия.
– Прошу тебя, скажи царю Соломону – ибо он тебе не откажет – чтобы дал мне Ависагу Сунамитянку в жены.
И Вирсавия (возможно, чувствуя себя виноватой за то, что по совету Нафана оболгала Адонию перед Давидом) направилась к Соломону, чтобы исполнить просьбу Адонии. Увидев мать, рассказывает Третья книга Царств, юный царь сбежал с трона, поклонился ей и велел принести для Вирсавии еще один престол, поставив его по правую руку от него.
Возможно, некоторые придворные расценили этот поступок Соломона, как знак, что царь и сам понимает, что пока слишком мал для того, чтобы править государством, и признает свою мать в качестве регентши. Однако очень скоро им предстояло убедиться, что они ошибаются: Соломон считал себя полновластным монархом и никому не собирался даже временно уступать бразды правления. Приглашая же мать сесть с ним рядом, он лишь выполнял заповедь о почитании родителей, и не более того.
