– Это хорошо, что в тебе две жизни: своя и лягушачья – иначе уже умерла бы… Вот только зачем ты туда полезла?
Голос жреца Мары доносился словно издалека, часть слов я не понимала, но ощущала, как из тела по капле уходит боль. Я… умираю?..
– Не хочу… – прошептала я пересохшими губами, – …умирать.
– Не умрёшь, – склонился колдун. Седые пряди упали мне на лицо, нос защекотал запах осенних яблок и сырого леса. – Смерть ещё слушается меня.
Он сел, устроил меня на коленях и начал заговаривать. Я уже не разбирала слов – уронила голову ему на плечо, ускользая в спасительную тьму. Только услышала тихий шёпот:
– А ради чего жить? Ты умираешь от проклятия, жених предал, страна разорена…
Я слабо мотнула головой, сил ответить не осталось.
– Выпей, Лягушечка.
Только тут я поняла, что боль ушла. Моих губ коснулось горлышко баклаги, холодная вода потекла по подбородку, на шею. С трудом, но я разомкнула слипшиеся губы, глотнула, чувствуя, как тело наполняется звенящей прохладой и силой. Живая вода? Словно чистый ручей ворвался в застоявшуюся воду болота, отгоняя смерть, наполняя жизнью. Даже липкий, затягивающий в бессилие сон прошёл. И тогда я, наконец, сказала:
– Хочу жить, чтобы убить Кощея, победить проклятие и смерть. И разлюбить.
Я вдохнула полной грудью, наслаждаясь тем, насколько хорошо себя чувствую. И в этот момент в небе блеснул последний закатный луч.
Я ждала боли, но ничего не произошло. Напряжённое в ожидании приступа тело постепенно расслабилось. Неужели проклятие ушло, и больше не будет никаких перепонок на лапах, бултыханий в болоте, поедания насекомых?
Было невозможно поверить, но руки остались руками, а не лягушачьими лапами. Я даже поднесла их к глазам – убедиться, что действительно осталась Василисой.
– Неужели?! – Восклицание вырвалось само собой.
Я хотела вскочить, вдруг осознав, что сижу на коленях жреца Мары. То, на что не обращаешь внимания при угрозе смерти, становится очень важным, когда возвращаешься к жизни.
– Сиди. – Колдун дёрнул меня к себе, но я воспротивилась.
– Отпусти. – Упёрлась ладонями ему в грудь, подняла взгляд и чуть не закричала от ужаса. Под глазами колдуна проступили тёмные нити. Они тянулись под кожей от маски вверх, шевелились, переплетались, свивались в клубки, как змеи.
– А-а-а-а! – не выдержав закричала я.
Хватка ослабла, и я бросилась прочь. Подальше от страшного жреца Мары. В ночь, в темноту, куда угодно. Но стоило отойти на шаг, как тело прошила боль. Я выгнулась дугой и закричала уже не от страха. На камни шлёпнулась лягушка, а моё сознание погасло.
***
– Вон там, – донёсся до меня голос царевича.
По камню прошла едва заметная дрожь, и сидящая на нём лягушка в испуге скакнула в сторону. Я снова оказалась простым наблюдателем, который не в силах повлиять на действия своего изменённого тела – была бы моя воля, скакала бы к царевичу.
– Попалась, Лягушечка.
Что-то сдавило заднюю лапу и дёрнуло вверх. Лягушка закрутилась, задёргалась, а я смогла рассмотреть белые пряди, маску и чёрные пугающие глаза. Душу снова объял ужас, хотя страшных нитей под кожей колдуна видно не было. Но не могло же мне показаться? Или могло?
Жрец Мары опустил лягушку на укрытую чем-то ладонь, а потом резко стало темно. Лапы упёрлись в мягкую гибкую преграду, изо рта вырвалось протестующее кваканье. «Ткань», – поняла я и хотела прекратить вырываться, но снова не смогла совладать с инстинктами. Лапки болели, чувствительная кожа пересохла, в животе урчало от голода – горы не самое гостеприимное место для лягушек.
