Залилум впился в лицо Ану-син обжигающим взглядом, от которого она должна была испуганно пасть ниц перед ним, как это делали все его слуги. Однако встретил бесстрастную непреклонность, столь необычную для девочки её возраста, что одновременно и удивило, и разозлило его ещё сильнее.
Ану-син и вправду уже совладала со всеми своими страхами и теперь смотрела на восседавшего за столом, как нерушимая гора, человека с отвращением и гневом.
- Я очень довольна твоим подарком, мой любезный муж, – снова заговорила громким голосом, привлекая внимание гостей, Аваса. – Это всё равно, что взять из логова тигрёнка, приручить его, и вот он уже вымахал в домашнюю тигрицу, которая ластится к людям и даже не подозревает, что она большая дикая кошка. Эта девчонка станет тем же выращенным и укрощённым людьми зверёнышем. Клянусь Дамкиной*, что так оно и будет!
И озорная, злая усмешка зазмеилась у неё на губах.
- Уведи её с глаз долой, – приказал Залилум одному из поджидавших за дверью слуг и, глядя на девочку, процедил сквозь зубы: – За три года ты станешь совсем иной, дочь раба! Совсем иной!..
Ану-син вышла из господских покоев подавленная, с отчаянием в груди. Она как бы согнулась под огромным, незримым грузом, который давил на её худые плечи. Впервые в жизни она оказалась под кровлей чужого дома, одна среди злых людей, от которых теперь зависела её жизнь. От сознания того, что спасения ей ждать неоткуда и не от кого, на сердце становилось ещё тяжелее.
Слуга провёл Ану-син через низкий проход в стене, которая отгораживала господский дом от «чёрного» двора, где были расположены кладовые, загоны для скота, клетушки с домашней птицей и каморки рабов. Откинув циновку над порогом одной из каморок, напоминавших пчелиные соты, слуга толкнул девочку внутрь. Ану-син упала от толчка на пол и осталась одна в непроницаемой тьме.
Она присела в углу каморки, обхватив колени руками. Спустя какое-то время взошедшая луна заглянула к ней сквозь прорехи в циновке над входом. Вдруг в серебристых лучах выступила из темноты чья-то фигура. Нет, устало подумала Ану-син, это мне просто мерещится. Но видение не исчезло, огромная фигура, с чем-то длинным и холодно блиставшим, как сталь клинка, в одной руке и корзиной в другой, приближалась к каморке девочки.
В тот момент, когда Ану-син уже была готова закричать со страху, она услышала знакомый низкий голос:
- Вздумаешь брыкаться, тебе же только хуже будет!
Ану-син промолчала, хотя почувствовала что-то недоброе и неизбежное.
Аваса переступила порог, подошла к девочке с большим кухонным ножом и собственноручно начала отрезать ей волосы – прядь за прядью. Корзина быстро наполнялась густыми шелковистыми волосами, на которых мерцали бледным серебром лунные блики.
Девчурка больно закусила губу. Нет, говорила себе Ану-син, я не доставлю этой надутой гусыне радости видеть мои слёзы. Хотя в её больших чёрных глазах уже предательски блестела солёная влага.
Она вспомнила, как мать с самого раннего детства учила её ухаживать за волосами, готовить для их мытья пенящуюся смесь из золы и глины, заваривать кожуру айвы для их укрепления, как аккуратно она стригла ослабленные кончики и бережно расчёсывала длинные пряди. «Волосы – это украшение каждой женщины, – повторяла Баштум, – а у таких бедных, как мы, красивые волосы и вовсе единственная ценность».
Ану-син затрепетала. На мгновение в сумерках ей почудились родные глаза и где-то совсем близко как будто прозвучал родной голос. Но тучное тело безжалостно кромсавшей ей волосы Авасы закрыло образ матери тяжёлым пологом.
