– Спасибо… – девчонка разлепила бледные губы.
– Пожалуйста, – улыбнулся я. – Лежи спокойно, а то ты много крови потеряла.
Вскочив, я быстро огляделся, выбирая того, кому помощь нужнее.
Мальчику с окровавленной головой.
Его мать или сестра протяжно выла над ним, стоя на коленях и покачиваясь.
– Хватит голосить! – я резко привел ее в чувство. – Живо вызывайте «скорую»! Пусть шлют все машины, какие есть!
Я повел ладонями по кровавой корке, запекшейся на мальчишеских лохмах. Внутричерепная гематома… Ага…
– Доктор, спасите, спасите его! – запричитала женщина.
– «Скорую»! – рявкнул я. – Быстро!
– Да-да-да…
Минут через десять прибыла первая карета «скорой помощи». Фельдшер, выйдя из кабины, так и села на ступеньку от потрясения, но резво собралась, и затараторила по радиофону, повышая голос:
– Нет, товарищ главврач, это вы меня послушайте! Здесь десятки раненых и травмированных! Вызывайте машины из Москвы, из Фрязино! Вертолеты? Да! Хоть все сюда!
Еще минут двадцать я бегал по пляжу, на какие-то мгновенья пересекаясь взглядом с Леей, успокоительно улыбаясь Наталишке, по-дружески кивая незнакомым людям, которые помогали ближним – не жалели «Столичной» для дезинфекции, потрошили аптечки из машин со стоянки, лишь бы наложить тампон или лубок, повязать бинт или просто утешить умирающего.
Белые фургоны с красными крестами подъезжали один за другим, вот уже целая бригада врачей деловито сновала по пляжу, и бегали голенастые медсестрички с пузатыми чемоданчиками или с капельницами в руках. Бледные санитары катили носилки к вертолетам, садившимся прямо на проспект…
Беда пошла на спад.
«Ну, это как сказать…», – горько усмехнулся я, глядя на неподвижные тела, покрытые черной пленкой.
Улетели «вертушки», укатили «скорые», а вот и Лея нашлась. Увидев ее на берегу, я содрогнулся – дочечка была с ног до головы заляпана чужой кровью.
– Папа!
Я сходу обнял ее, и она расплакалась.
– Киска моя маленькая… – ласковости сами шли на язык. – Страшно было?
– Очень! – всхлипнула Лея. – Но… Чувствую же – дам волю эмоциям, и это точно будет кому-то стоить жизни! И сдерживаюсь, сдерживаюсь изо всех сил… Папочка… – она быстро, обратной стороной ладони размазала слезы, и спросила тихо, почти шепотом: – А ты… Ты, правда, из будущего?
Я не стал увиливать от ответа, поправил только:
– Да, маленькая. Только не в том смысле, что весь я оттуда, а лишь мое сознание, моя память…
– Твоя душа! – благоговейно выдохнула Лея, и хихикнула: – Ты боишься, что ли? Боишься, что я тебя разлюблю? Да ты что! – она крепко, с неожиданной силой обняла меня. – Я теперь еще больше тебя люблю! Правда-правда! А когда вырасту, пойду в медицинский, как тетя Света…
Я нежно улыбнулся. Нашел на ее хорошеньком личике местечко, чистое от крови и сажи, и поцеловал.
– Пойдем к Наталишке. А то она уже вся испереживалась!
– Пойдем! А ты чувствовал, как эта пигалица нам помогала?
– Так, еще бы! Я бы после такого… целительского марафона лежал бы в лёжку! Без сил совершенно! А тут…
Стоило мне протянуть руки внучке, как она живо прижалась, дрожа.
– Мигел! – тянула Наталишка, тараща глаза. – Так странно было! Прямо через меня, от ушей до пяток, как будто тепло протекало! Целый поток! Настоящая река! А потом, когда вы всех за… заштопали, всё иссякло…
– Спасибо тебе, носса сережейра! – с чувством выразился я.
Понедельник, 25 августа. Утро
Москва, Кремль
