Как двое счастливых влюблённых, они выбежали на улицу и быстро поймали лихача, чтобы ехать на Шпалерную, где в офицерском корпусе проживал Ланской.
На Невском проспекте ярко горели новомодные газовые фонари. Коляска катила плавно – булыжник сменили на деревянные шашечки, по виду напоминающие паркет. Чувствовалась забота императора о внешнем виде столицы и, главное, – его желание править единолично. Ни один особняк не строился без высочайшего согласования. Николаю нравился классический архитектурный стиль, и все дворцы, казармы, манежи были покрашены одинаково. Теперь столица напоминала сплошные казармы со стройными рядами белых колонн, выстроившихся словно солдаты на параде.
От близости любимой женщины, от обилия впечатлений, от всех перемен, происходящих в его душе, Ланской стал ещё более молчаливым, чем обычно.
– Пьер, ты чего такой бука? – по-французски прошептала она, прижимаясь к нему, – я всё время жду от тебя ласковых слов, а их нет и нет, – сокрушалась Идалия.
– Ты знаешь, я не мастер говорить, – усмехнулся Ланской, – зато я умею любить.
– О да… – чуть смутилась она, – но хотя бы расскажи, о чём ты думаешь?
– О том, что я очень счастлив. Лучше ты расскажи, какие новости, что ты сегодня делала?
Глаза Идалии загорелись. Как известно, самой приятной темой для разговора является рассказ о себе, и ей было, что рассказать о бесконечных балах и собственном успехе на них. При этом она щадила чувства Ланского, не превознося никого из ухажёров в отдельности.
– Как хорошо, что вы вернулись из Новой деревни. И зачем эти манёвры? Разве сейчас война?.. Зато теперь мы будем видеться чаще. Ты придёшь послезавтра на бал к Вяземским? Там, кстати, должны быть и Пушкины. И что все повлюблялись в Наталью? Разве я хуже?
Она повернула хорошенькое личико к Петру. Тот залюбовался её глазками, блестевшими даже при свете тусклых фонарей. Идалия сняла капюшон и распустила свои роскошные медные волосы, широкой волной упавшие на меховой воротник.
– Ты не хуже точно, – ласково прошептал он, ещё крепче обнимая её и с удовольствием ощущая шёлк длинных волос.
– Вот и я говорю… А Дантес с ума сходит от любви к ней. По мне так она просто жеманница. Впрочем, перед Жоржем никто не устоит – красивый, богатый, успешный офицер, да ещё и барон его усыновил. Ты слышал, однажды он даже пистолет к виску приставил, угрожая Наталье, что застрелится, если она не ответит на его чувства? Неужели он и вправду так влюбился? – задумчиво проговорила она, – впрочем, так и надо её рогатому муженьку.
– Почему ты так не любишь Александра Сергеевича? – удивился Ланской, услышав досадные нотки в её голосе. – Он тебя чем-то обидел?
– Он весьма неуважителен к моим друзьям, – холодно ответила Идалия.
– К кому же это? К Дантесу?
– Да, представьте, – вдруг Идалия перешла на "вы". – На вечере у Вяземского он сказал, что Жорж носит перстень с изображением обезьяны.
– А это не так?
– И вы туда же! – возмутилась она, гневно поворотив лицо, – он носит портрет короля Генриха V.
– Идалия, почему вы так переживаете за этого француза? Не пора ли мне начать ревновать? – как бы в шутку спросил Ланской, но на душе у него вдруг стало муторно.
Однако Идалия не ответила. Она задумчиво смотрела на дорогу, внезапно посерьёзнев. Ланской поразился такой перемене – было что-то в жизни Полетики, чего он не знал. Но расспрашивать было некогда – коляска остановилась у нужного дома.
