Слушая музыку без особого внимания, он лишь краем сознания улавливал звуки оркестра, отрешённо плывущие в пространстве концертного зала филармонии. Его мысли блуждали далеко от партитур и дирижерских жестов, от тех тонких нюансов, которые ловит ухо настоящего ценителя. Он был скорее наблюдателем, чем участником этой культурной церемонии. Его взгляд, спокойный и безучастный, скользил по залу, погружаясь в детали, которые другие могли бы упустить. Роскошные бархатные кресла, тёмно-красные, с лёгким отблеском от света софитов, изящно выстроившиеся в ряды, словно волны тихого моря. Гладкие линии колонн, тянущиеся к потолку, придавали залу величие и старинную элегантность, которая, несмотря на всю свою торжественность, казалась ему чем-то привычным и незначительным.
Он привык к этому месту – филармония его родного города, куда он, как по расписанию, заглядывал не чаще пары раз в год. Но каждый раз всё повторялось: та же публика, тот же холодок от строгих стен и та же тяжесть молчаливой торжественности. Он мог бы закрыть глаза и почти дословно воспроизвести, как звучит скрипка или фортепиано на этих деревянных досках сцены, которые помнят шаги десятков исполнителей. Но вместо этого, он вновь и вновь уносился мыслями прочь, рассматривая даже самые незначительные детали: старинные люстры с тяжёлыми канделябрами, дрожащие от звуков музыки, тени, брошенные статуями, которые казались ему застывшими в вечности, а иногда и лица людей вокруг. Лёгкая скука и необременительное ощущение спокойствия наполняли его, как это бывает у того, кто приходит сюда по привычке, без глубокого рвения к музыке.
Он не стремился понять, в чём суть произведения, не пытался погрузиться в его глубину. Это был лишь очередной вечер среди привычных звуков и знакомого антуража. Слушая музыку, он скорее наблюдал за тем, как она движется вокруг него, оставаясь в стороне.
Эрик не мог не обратить внимание на одну странную деталь: большие бархатные шторы, массивные и тяжелые, висели на сцене, как будто окутывая её своей плотной темнотой, но слишком близко к боковым факелам. Эти факелы, неожиданно яркие для небольшого пространства, бросали длинные тени на стены и создавали иллюзию пульсирующего света, словно живые языки пламени играли на поверхности старинных, потемневших от времени стен. Эрик ощутил лёгкое беспокойство – факелы не были электрическими лампами, как это часто бывает в современных постановках. Нет, в этих металлических держателях горел настоящий огонь.
Он задумался: «Может ли такое решение быть безопасным?» Бархат штор, такой роскошный на вид, легко мог вспыхнуть от малейшей искры. Огонь и ткань – сочетание рискованное, даже в самом изысканном театре. Эрик на секунду позволил себе представить, как быстро пламя могло бы поглотить сцену, если бы случилась малейшая оплошность.
Но эта мысль промелькнула и исчезла так же быстро, как и пришла. Он скинул с себя тревогу, решив, что раз организаторы решились на использование настоящего огня, значит, они предусмотрели все меры безопасности. Взгляд Эрика снова вернулся в полумрак зрительного зала, где шевелились фигуры зрителей, слегка подсвеченные неравномерным пламенем факелов. Всё пространство было окутано загадочной атмосферой: шорох одежды, редкие приглушённые голоса, скрип стульев. Полумрак создавал ощущение тайны, словно само помещение прятало нечто значительное за своей роскошной, но мрачной оболочкой.
