– Ты так ничего и не услышал, Влад, - тяжело вздыхает, поднимаясь, чтобы уйти. – Когда услышишь, будет уже поздно, - бросает на ходу, даже не оборачиваясь.
Сжимаю виски пальцами.
Если мне и становилось когда-то в жизни по-настоящему страшно, - то только сейчас, глядя на нее.
Мы пережили сотни, тысячи передряг. Стрельбу, погони, отсиживание в таких задницах самых отшибов, с ранениями, без еды и врачебной помощи… Но всегда точно знали, что вынырнем! Когда подыхали, когда ползти не могли и друг друга на себе вытаскивали – всегда была эта уверенность, - мы выгребем. Выберемся. И обязательно расправимся со всеми, кто посмел дорогу перейти. Всегда, мать вашу. С той самой юности, с которой все и завертелось.
И выгребали. И выныривали. И раскурочивали на хрен все осиные гнезда. Даже когда у нас не было столько людей. Всегда.
Это казалось незыблемым. Неизменным. Черт, мы реально чувствовали себя бессмертными, и так оно и было! Но теперь…
Только теперь, глядя на Дину, я понимаю, что это не так.
Только сейчас накрывает по-настоящему.
Хрен знает, - может, оттого, что я трупа Грача не видел и на похоронах не был.
Или оттого, что проблем столько свалилось и решать пришлось, все силы и мозги туда ушли.
Теперь только рваной дырой в сердце дергает осознание потери. Невозвратности. Необратимости.
Хлесткой волной захлестывает.
Мы реально – не бессмертны. Грача и правда больше нет. И никогда не будет. Кто-то другой будет сидеть в его кресле, за его столом. Черт. Мы можем проиграть. Можем не отстреляться.
Черной, тягучей волной накрывает, и я сжимаю ручку в пальцах так, что ее осколки разлетаются по всему огромному столу.
Безвозвратность.
А ведь до этого даже не понимал.
Холод, - омерзительный, мерзкий, расползается под рубашкой. А ведь и я могу проиграть, не вытянуть. Себя – хрен бы с ним. Сам по себе страдать не будешь. А вот Регина…
Вскакиваю, чтобы стряхнуть омерзительный липкий груз этой отвратной мысли. Этого понимания, что не всегда можно восстать, подняться, совершить гребаное чудо. Не всегда.
В сердцах херачу по всему, что на столе.
Нет.
Эту мысль нужно убивать, уничтожать в зародыше. Наглухо захлопнуться перед ней. Иначе и правда проиграю.
– Влад.
Дверь распахивается, и я выдыхаю с облегчением.
На пороге Морок.
Как всегда – ни единой эмоции. Будто высечен из камня. Спокоен и собран. Только по бешено пульсирующей жилке вижу, что эта отвратная мысль, похоже, сейчас пришла не только в мою голову.
– Это кранты, - тяжелой поступью подходит к бару, наполняя стаканы любимым виски Грача. Протягивает мне.
– Только сейчас понял, что его нет. Черт, Влад. Вот как в кресле его тебя увидел, так только и понял. Будто сам внутри только что сдох.
– Помянем, - киваю, тяжело прикрывая веки. – Сам только что до конца осознал.
Молча опрокидываем в горло стаканы.
Гадство.
Перед глазами слишком много картин из нашей прошлой жизни.
– Мы никогда не сдадимся и потому никогда не проиграем, Север, - будто слышу голос друга, который никогда больше в этой жизни ничего не скажет, чувствую крепкую хватку на руке.
Оба в тот день кровью блевали, подстреленные, валяясь в зачуханном подвале заброшенного под снос дома. Оба думали, что все уже, кранты.
– Стопудово, брат, - ответил я тогда, криво усмехаясь.
И мы верили. Что если не сдадимся, то все, что угодно, победим.
