Добравшись до квартиры Ивана, я, задыхаясь, слегка сгибаюсь и давлю на кнопку звонка. Прерываюсь на секунду и снова нажимаю. Наконец слышу, как открывается замок, и, затаив дыхание, выпрямляюсь. На пороге показывается заспанный Иван. Приглаживает руками беспорядок на голове и хмурится.
- Люба? - хрипло.
- Вань, привет, - задыхаюсь. - Я сегодня видела… мне показалось, что я видела Лешу.
- Зайди, - он отходит в сторону и пропускает меня в квартиру.
Я проскальзываю внутрь и останавливаюсь в прихожей.
- Он здесь, да? Он жив? - с надеждой спрашиваю я.
- Может, чаю?
- Вань, да какой чай?! Скажи, что Леша жив!
- Люб, его убили, - бесцветным голосом произносит он, и последняя вспышка надежды гаснет с мерзким шипением.
Вскрикнув, я зажимаю ладонями рот и оседаю на пол. Иван успевает подхватить меня и усадить на табуретку, стоящую в тесной прихожей.
- Ты только в обморок не падай, ладно? - просит он, но я едва слышу его за разразившимися рыданиями.
- Как… как ты узнал?
- Мамку встретили те бандиты, которые его убили. Сказали, что он мертв, и искать тело бесполезно.
- Ох, божечки, - рыдаю громче, уронив лицо в ладони.
- Люб, посиди, я воды принесу.
Киваю и слышу, как Иван уходит на кухню. Захлебываюсь своим горем. Пью его огромными глотками, как будто получила наконец разрешение оплакивать своего любимого. Внутри разрывает на мелкие ошметки, сердце будто совсем перестало биться, в голове шум и сумбур. И только два вопроса стучат мне в висок: “Что делать дальше? Как мне жить без Леши?” Как смириться с тем, что я больше никогда не увижу его лучистого восторженного взгляда, сияющих глаз. Он ведь больше никогда не станет мечтать со мной о будущем. Никогда не коснется моих губ своими мягкими губами. Я не почувствую его дыхание на своей шее, и руки - на коже. Как я должна пережить это?!
Я остаюсь у Ивана еще на пару часов, пока немного не прихожу в себя. Точнее, пока мое состояние из истеричного не становится отупелым. Я смотрю в одну точку и слегка раскачиваюсь из стороны в сторону. На тумбочке в гостиной Ивана стоит фотография Леши, по уголку которой натянута черная лента. Похоронная, но без самих похорон.
- Хоть бы тело отдали, ублюдки. Похоронить по-человечески не дали, - тихо сокрушается Ваня, проследив за моим взглядом. - Вот, решили почтить его память как можем.
- А твоя мама? - сипло спрашиваю я.
- Вернулась домой. Сказала, что хочет устроить нормальные поминки. Я поеду на этих выходных. Хочешь, поехали со мной.
Я качаю головой.
- Нет, - произношу, сталкиваясь с ошарашенным взглядом Ивана. - Я не могу. Не верю, что он мертв.
- Люба, нам четко сказали, что это так. И запретили искать под страхом смерти.
Я снова начинаю подвывать, обнимая себя руками. Слез почти нет, но изнутри рвется такой вой… будто кричит раненое животное. Безысходность накрывает с головой, душит, протыкая острыми иглами мое сердце.
- Хорошо, - выдыхаю.
Эту субботу я запомню надолго. День, когда я смирилась и опустила руки. Говорят, самое страшное в похоронах - это момент опускания гроба в яму. А на поминках без похорон что самое страшное? Признать факт смерти человека? Заставить себя проститься с ним? Смотреть в глаза безутешной матери или в полной мере ощутить собственное бессилие? Что самое страшное? Для меня - отпустить. Наконец громко и твердо сказать себе, что больше я не увижу этого человека. Больше он не скажет мне ласковых слов и не шепнет на ухо какую-нибудь пошлость, чтобы только смутить и посмотреть, как краснеют мои щеки. Больше никогда… Вот что самое страшное. Это ужасное слово “никогда”.
