Вернувшись домой с поминок, я все выходные на автомате помогаю маме с уборкой и стиркой. Наша старая машинка дребезжит на всю квартиру, немного заглушая мои мысли. Склонившись над ванной, я полощу белье в “Синьке”. Обычно я любуюсь на то, как белое становится цвета снега, утрачивая легкую желтизну. Но сегодня мне плевать. Я бы и в “марганцовке” выполоскала и не увидела разницы.
- Люб, я купила билет, - в ванной появляется мама. Взявшись за дверной косяк, она сбрасывает босоножки. - На четыре часа дня. Нормально?
- Нормально, - бесцветным голосом отвечаю я. - Спасибо.
- Да брось ты стирку! Тебе через два часа уезжать. Идем хоть поговорим нормально.
- Сейчас. Дополоскаю.
- Я обед пока нагрею.
- Я не голодна.
- Тогда чай сделаю, - настаивает мама. - У бабы Глаши купила ватрушки, которые ты так любишь.
- Спасибо, - отвечаю, потому что так надо. Я ничего не чувствую. Мне плевать на ватрушки, чай и на белье. И я уж точно не хочу никаких разговоров. Но мы с мамой теперь видимся редко, так что я смогу себя пересилить и хотя бы выслушать ее.
Когда мама говорит, что чай готов, я отжимаю последнюю простынь и бросаю ее в тазик, чтобы потом можно было отжать в машинке и развесить. Вытерев руки, захожу на кухню и приземляюсь на табуретку.
- Не шатается, - с удивлением обнаруживаю я.
- Да. Дядя Саша Абрамов заходил. У меня кран что-то барахлил. Он помог починить, а я его чаем поила. Он заметил, что табуретки разболтанные, вот починил.
- Ясно, - отзываюсь тихо, обнимая чашку.
- Ватрушка, - мама пододвигает ко мне блюдце с лакомством.
- Спасибо, - едва слышно благодарю и, оторвав маленький кусочек, жую, не чувствуя вкуса. Ем только, чтобы жить. И с ужасом думаю о возвращении в столицу. Как будто без Леши все это утратило смысл. - Мам, может, мне вернуться домой? - поднимаю взгляд, а мама застывает, не донеся ватрушку до рта.
- Зачем?
- Ты не хочешь?
- Конечно, хочу. Но еще больше я хочу, чтобы ты была счастлива. Здесь это практически невозможно.
- Но Юлька вон счастлива.
- Ой, Юлька, - фыркает мама. - Она будет счастлива везде, где есть мужики. Нет, Люб. В столице возможности, перспективы. А здесь что? Еле дышащий молокозавод? Фруктовые поля да склады.
- Какие перспективы, мам? Я уборщица.
- Светка сказала, у тебя там ухажер какой-то начальник. В БТИ, что ли. - Киваю. - Ну вот и перспективы. Выйдешь замуж за него, будешь как сыр в масле кататься. Чем не перспектива, а?
- Я не пойду замуж.
- Это еще время покажет. Люб, ты не руби с плеча. Горе - оно… притупляется. Со временем станет легче. Да и первая любовь проходит.
- Она никогда не пройдет! - у меня прорезается голос, а мамины глаза расширяются.
- Ну хорошо, пусть даже так. Не думаю, что твой Леша хотел, чтобы ты в восемнадцать хоронила себя заживо.
Опустив голову, беру чайную ложечку и размешиваю чаинки, наблюдая за их танцем в темной жидкости.
- Он любил, когда я улыбалась, - произношу грустно. Мама шумно вздыхает и гладит мою лежащую на столе руку.
- Со временем станет легче, - ласково произносит мама.
- Может быть, - отвечаю тихо.
И в этот момент мне внезапно очень сильно хочется оказаться рядом с Борисом. Почувствовать его силу и уверенность. Безопасность, спокойствие. Я не испытываю к нему нежных чувств, потому что до сих пор люблю Лешу. Но рядом с Борисом я как будто нахожусь под куполом защиты. Подсознательно уверена, что, пока я рядом с ним, ничего плохого со мной не случится.
