Рубаха доставала почти до щиколоток. Из-под ее подола кокетливо выглядывали кроссовки. И, наверное, все же лучше было бы взять предложенный домовым “женский” вариант (хотя особой разницы между ними и не видно), но я решительно не способна была расстаться с вышивкой.
Гостемил Искрыч вздохнул и протянул мне пояс, скорее даже поясок — плетеный, затейливый.
Поняв, что у меня будет либо поясок, либо труп домового, я смирилась.
Ладно, так даже лучше: в джинсы этот чехол для бронетранспортера все равно не заправишь, а реять им, как парусником, тоже так себе затея.
Отмахнувшись от ленты в косу (зачем? У меня резинка есть!) я попыталась себя оглядеть, но не преуспела.
— Ты, хозяюшка, колдовство какое затеяла? Обряд творить собралась?.. — осторожно и, как мне показалось, с надеждой, уточнил домовой.
Но где я — а где колдовство с обрядами?
— Нет. А где бы мне, Гостемил Искрыч, зеркало найти?
Он отчетливо крякнул, а потом, пробормотав что-то (мне послышалось “Точно из бояр!”), повел рукой.
Странно так повел, сверху вниз, и будто не по воздуху, а по воде — и воздух пошел за его рукой волнами, как вода… И я растерянно захлопала глазами, когда передо мной и впрямь вытянулась… вытянулся… вытянулось… как назвать вставшую вертикально лужу в мой рост? Тоненькая такая, гладкая — лишь легкой рябью отзывается на дыхание.
Лужа постояла, домовой сурово насупился, пошевелил строго бородой — и водная поверхность потемнела. И потемнела серебром — отразила меня почти так же точно, как зеркало. Пусть и не самого лучшего качества, но ведь из ничего! Из воздуха!
Я восхищенно выдохнула:
— Вот это да-а-а! Ну ты, Гостемил Искрыч, силен!
Он потупился, зарделся польщенно:
— Ну дык… научился по малости у старой-то хозяйки!
И от смущения, не иначе, упустил волшебство — зеркало развеялось, а посветлевшая обратно вода никуда не делась, так и плюхнулась на пол, на кроссовки и на джинсы.
— Ох ты ж! Не гневайся, матушка, сей же миг уберу, — заметался домовой.
И, действительно, убрал. Сей же миг — лужа исчезла, как и не было, но он на достигнутом не остановился, заламывая руки и причитая о своей несмываемой вине…
Пока я твердо не вмешалась:
— Хватит! Ты, Гостемил Искрыч, кажется, ужинать звал?
Непривычным оказалось все, что стояло на столе: и еда, и посуда... Вы когда-нибудь пробовали есть кашу деревянной ложкой? Я бы без такого опыта обошлась.
И впервые задумалась о том, что если сон окажется вещим, и если я не смогу вернуться домой, жить мне предстоит без картошки. Без картошки!
Мало того (хотя мне не мало!): без майонеза, без кетчупа, даже без черного и душистого перцев! Без без водопровода, канализации, электричества… Интернета!
Так, где там стена между мирами — я ее сейчас с разбега проломлю, на реактивной тяге своего ужаса!
Сжав в руке пирожок (тесто тоже было не таким, к какому я привыкла, да и начинка, лесные ягоды, существенно отличалась от “ароматизаторов, идентичных натуральным”, но это все равно было самое привычное, из того, что имелось на столе), я сползла с лавки.
— Спасибо тебе, Гостемил Искрыч, порадовал!
И пока домовой не рассыпался в ответных любезностях, выскочила на крыльцо.
Пока я одевалась и ужинала, на улице поднялся ветер, и солнце успело нырнуть за лес. Над миром повисли сумерки: те особенные серо-прозрачные полчаса, когда солнца уже не видно за горизонтом, но оно еще разгоняет оттуда ночную тьму.
