Иногда Ночной Ветер готов был за это благо отдать надежду на возвращение к прежнему – ведь она была таким же призраком, как и он сам.
Но он не имел права поступиться ею – даже в мыслях.
А если бы и имел – все равно не стал бы. Искушение велико – но Дани Ночной Ветер никогда не сдавался.
Даже когда его фамилия и прозвание были совсем другими.
Когда ему было шесть лет, и родителям втемяшилось в голову переехать в Интон. В родных его краях сделалось беспокойно, на дорогах пошаливали грабители. Семье портного и дела не было до разбойников, взимающих дань с проезжих – ремесло, как-никак, оседлое, нужды нет по дорогам шататься. Но портной рассудил, что если сегодня грабят на перекрестках, то завтра воры придут в дом, и тогда прости-прощай, нажитый годами честного труда достаток. Он продал жилье, обратил в деньги имущество, усадил в повозку жену и сына и направился в Интон – чтобы, не доезжая до цели своего путешествия всего несколько дней, угодить в лапы таких же точно бандитов, от которых хотел найти защиту за прочными городскими стенами.
Как убивали его родителей, мальчик не видел. Его свалил удар дубиной по голове. Похоже, разбойники посчитали его мертвым, раз не добили. Очнулся он не скоро и сперва не мог пошевелиться. Он плакал от боли и страха и звал родителей. А потом понял, что звать некого.
И слезы покинули его.
Кто бы мог поверить, что шестилетний мальчик, давясь сухими рыданиями, сможет обломком бандитского клинка выкопать могилу – пусть и неглубокую, всего на полтора локтя в землю? Теперь, годы спустя, он и сам бы себе не верил, что сделал это – если бы не шрамы на руках. Полностью они так и не изгладились. Чудо, что он тогда не повредил себе ни одного сухожилия, ни одной связки, что обошлось без заражения, да что он просто не истек кровью. Но в тот страшный час ему не было дела до подобных опасений, он даже боли почти не чувствовал.
Он похоронил родителей, как сумел, равнодушно замотал израненные руки лоскутами, откромсанными все тем же обломком ножа от своей рубашки, и пошел в Интон.
Почему бы и нет? Ведь ему больше некуда было идти.
В город он не столько прошел, сколько пролез. Воротный сбор заплатить он не мог. Откуда у него деньги? Даже если бы разбойники чудом обронили в дорожную пыль монетку-другую, он бы не догадался поднять. Скорее всего, в тогдашнем помрачении чувств, которое одно и позволило ему сохранить рассудок, он бы не догадался даже, что это за предмет такой – монетка – и зачем он нужен. Невесть откуда взявшийся мальчишка без единого гроша – оборванный, грязный, руки окровавленными тряпками замотаны… да кому в городе нужен еще один малолетний побродяжка? Своих девать некуда. Жаль, конечно, пацана, да служба не велит. Дать ему хлеба да с десяток грошей, и пусть проваливает. Может, в какой-нибудь деревне найдет себе кров. А до тех пор не пропадет. Десятка грошей ему на неделю точно хватит, чтобы пропитаться.
И все же стражник, надзиравший за порядком, покуда его сотоварищ взимал сбор, не только всунул в его замотанную ладонь квадратную монету в десять грошей. Он долго смотрел на мальчишку, на его кровавые лохмотья, на запыленное упрямое лицо с темными глазами, которые так и не сумели пустить слезу – а потом медленно отвернулся, старательно делая вид, что совсем не замечает, как малолетний оборванец проскальзывает внутрь и смешивается с толпой.
