Лютер искал девчонку везде, где мог: в гостевых комнатах, в собственной спальне, в главном зале и в уборной; ее не было ни во дворе, ни около лесной тропы, ни около воды. Он даже успел испугаться, пока искал свою подопечную, но вовремя нашел ее на пороге церкви:
– Где ты была? – священник резко схватил и сжал тощие плечи, грозно нависнув над ней. – Я устал ждать объяснений. Почему ты снова уходишь, ничего не говоря? Ты должна быть разумнее, хотя бы ради своей безопасности. Я устал терять тебя.
Мальвина выглядела напуганной: она услышала, как Лютер поднял голос, и не смогла понять, действительно ли на нее злились или только пытались смутить.
– Я ходила в городок, – глазки смотрели ровно в душу, – мне хотелось немного развеяться. Я же не должна об этом предупреждать. Вы мне об этом не говорили…
Лютер удивился, и все его любопытство, все его недовольство сменилось искренним непониманием, виной:
– Ты только что обратилась ко мне на «вы»? – тот опустил свои руки, как будто бы вообще не имел права прикасаться к девушке, отстранился и терпеливо нахмурился. Он сразу захотел поблагодарить ее за уважение. Мальвина покраснела и посмотрела себе под ноги. Все обвинения сняты.
– Кто-то разрисовал иконы и стены… – разочарованно прошептал Лютер, больше не глядя на дьяволенка. В ее темных глазах засверкало что-то красное.
Да кто посмел опорочить божественные оболочки? На протяжении долгого времени Лютер искал в них утешение, получая лишь осуждение, а теперь? Он сразу вспомнил слова Мальвины о том, как все здесь бесполезно… с какой же сатирой она говорила о святом, близком сердцу! Он часами излагал свои тяжести, стоя на коленях, раскаивался в душевных переживаниях и учился, и одиночество скрашивало перешептывающиеся между собой образы, узнавшие все тайны, прозвучавшие меж стен, помнящие пролитую кровь.
– Лютер, – непослушная девчонка потянула свою ладонь, чтобы взять мужчину за рукав, – я могу помочь? – и как только ее тоненькие пальцы коснулись плотной хлопковой ткани, что-то заставило ее одернуть руку.
– Ты подозрительно мягкая сегодня, – серьезно проговорил священник. – Если этот грех – твой, сознайся.
– Не мой.
– Я поверю.
Что бы то ни было, на иконах смоляные рога, дыры да огромные рваные ресницы, клочья ткани и водяные разводы. Мальвина разочарованно опустила плечи, будто бы она была в этом как-то замешана, но Лютер имел свойство либо доверять на всю вылитую стеклом душу, либо не доверять совершенно. Смущенная мордочка девчонки заставила мужчину проникнуться симпатией, и теперь Лютер мог только изводиться догадками.
– Эти иконы очень много значат для тебя, – и снова Мальвина стала обращаться к нему, как к знакомому.
Лютер не решился позвать кого-то на помощь. Он предпочел отмывать стены и реставрировать говорящие лица весь день, рискуя их стоимостью и собственным питанием. Мальвина, конечно же, не принесла ему и ягоды. Работа была далеко не закончена, когда Лютер ложился спать – он настолько устал, что уснул после первого касания к одеялу, так и не укрывшись им.
Его разбудила Мальвина, неловко теребившая край одеяла: черные пряди спадали с хрупких плечиков сиротки, внимательный взгляд, более подходящий для взгляда напуганной ночью кошки, и слегка открытые красно-рыжие губы, будто бы Мальвина хотела в чем-то признаться. Священник приподнялся на кровати, но девочка не двинулась с места, разве что теперь расстояние между ними неутешительно сократилось:
