– Беги! Беги!
Он был адресован мне. Но меня парализовало от ужаса происшедшего. Минуту я не могла двигаться. Потом я сорвалась с места и побежала туда, где все произошло. Я была уже рядом, когда случилось ужасное. Раненая голова зуава показалась на поверхности, его руки ухватились за берег, и я увидела, как Полидор Кромек поднял большую палку и бил изо всех сил по ним. Бакалейщик помогал. Зуав ушел под воду с небольшим всплеском.
Два человека, стоя на коленях на берегу, слушали и всматривались во тьму. Полидор сказал:
– Теперь все кончено.
А Гаврош ответил:
– Да, всё кончено. Мы должны были думать о нашей деревне, не так ли? Да, да, мы должны были думать о Франции.
Затем они встали и, обернувшись, увидели меня. Теперь я, действительно, помчалась. А они бежали за мной по пятам. По кустам, вдоль берега реки в сторону моста. Полидор Кромек в тот день уже злобно отзывался о моих юных ногах. Теперь он отзывался о них еще злее. Я слышала, как эти двое приминали траву за мной, пыхтя и качаясь, но у меня было преимущество. Тогда Полидор повысил голос:
– Маленькая мисс, подожди! Вернись в таверну и попрощайся с нами! Ты посмотришь, как я выпью пинту, и маленькие пузырьки будут лопаться на моих больших усах. Это…
Но я побежала быстрее. Я пересекла мост. Моя гувернантка и мальчик ждали меня с велосипедами у ворот.
– Быстрее, пожалуйста, – прокричала я. – Я после все объясню.
Моя гувернантка была женщиной чрезвычайно быстрой. Мы спустились по проселочной дороге на велосипедах, когда Полидор и Гаврош пересекли мост.
Крик прозвучал один раз, второй и с каждым разом все слабее. Потом мы его уже больше не слышали. Я действительно никогда не рассказывала своей гувернантке о преступлении, произошедшем в ту ночь. Нет, никому. С тех пор как мой зуав запретил мне. Но я нарушила свое обещание в ту ночь. Жестокость была в том, что «они» так и не вошли в деревню. «Они» начали отступление на следующее утро.
Синтия закончила свою историю. Минуту женщина средних лет и девушка неотрывно смотрели на неосвещенную решетку. Затем Мадам Д’Эстури медленно проговорила:
– За честь Франции, – сказал он.
– Да. Я не поняла, что он имел ввиду. Теперь я знаю, конечно. Хорошо, что ничего так и не было сказано. Война делает некоторых мужчин монстрами.
Мадам Д’Эстури поднялась.
– И многих женщин оставляет без детей, – добавила она.
Синтия быстро взглянула на нее.
– Но, мадам Д’Эстури… – начала она. Гостья прервала ее.
– Я была мадам Флавель до того, как стала мадам Д’Эстури. Ваш раненый зуав был моим сыном. Шесть лет я искала ответа, почему он погиб и желала потребовать справедливость до последнего гроша. Но, как он сказал, «за честь Франции». – И ее руки безвольно опустились. Она подняла на Синтию глаза. Они были полны боли.
– Могу ли я поцеловать вас? – спросила она. Она прижала девушку крепко к своей груди.
– Спасибо, спасибо. – шептала она прерывистым голосом. Она отпустила ее и застегнула накидку на шее.
– Теперь, – сказала она радостным голосом. – Мы можем спуститься вместе.
Но Синтия отступила назад. Мадам Д’Эстури, однако, не сделала и шага.
– Нет, нет, не делайте этого, – заплакала она. – Этот бедный молодой человек ждет в холле уже больше десяти минут. Пойдемте к нему. И я думаю, что эта старая история, которую ты рассказала мне, тебя больше не потревожит.
Она нежно обняла Синтию за талию, и они обе спустились вниз по лестнице. Но на полпути мадам Д’Эстури забежала немного вперед, рыдая. Ее сдержанность, в конце концов, подвела. Когда Синтия достигла последней ступеньки, она увидела Джима, терпеливо сидящего в кресле у входа, обмениваясь утешительными фразами с менее терпеливым дворецким.
