Еще пацан, которому даже «Подросток» Достоевского казался непомерно и немыслимо взрослым, я в одну ночь прочитал «Игрока» и понял, что это – не только про меня, но что это потому и написано, что есть я. Сначала я стал игроком. Потом зачем-то родился.
И я читал взахлеб про Рулетенбург с воксалом, где играли в рулетку, где выпало три zero подряд – такое бывает лишь с русским Игроком, где каштановые аллеи, по которым таскался с неистовой lababushka Антониной Васильевной 25-летний интеллигент Алексей Иванович, где гордячка Полина топтала свою и его любовь, а престарелый генерал (теперь я уже на пару лет старше его) млел над смазливой мамзелью Бланш, а та, смеясь, просвистала выигрыш, оставив все-таки Алексею «подонки его ста тысяч».
Федор Михайлович, будучи пронзительным националистом, и нас всех сделал презирающими всех подряд: «Кроме того – француз и русская барыня, говоря вообще, – это такое сопоставление… Француз – это законченная, красивая форма. Теперь самый пошлейший французишка может иметь манеры, приемы, выражения и даже мысли вполне изящной формы, не участвуя в этой форме ни своей инициативою, ни душою, ни сердцем; все это ему досталось по наследству. Само собой, они могут быть пустее пустейшего и подлее подлейшего, но нет существа в мире доверчивее и откровеннее доброй, умненькой и не слишком изломанной русской барышни. У него есть изящная форма, и барышня принимает эту форму за его собственную душу, за натуральную форму его души и сердца, а не за одежду, доставшуюся ему по наследству»
Я помню, с какой безнадежной жалостью к безнадежному и потерянному Алексею, моему двойнику, я заканчивал этот роман: «Пусть знает Полина, что я еще могу быть человеком. Стоит только… теперь, уж, впрочем, поздно, – но завтра… О. у меня предчувствие, и это не может быть иначе! У меня теперь пятнадцать луидоров, а я начинал и с пятнадцатью гульденами! Если начать осторожно… – и неужели, неужели уж я такой малый ребенок! Неужели я не понимаю, что я сам погибший человек. Но – почему же я не могу воскреснуть. Да! Стоит только хоть раз в жизни быть расчетливым и терпеливым и – вот и все! Стоит только хоть раз выдержать характер, и я в один час могу всю судьбу изменить! Главное – характер». И я клялся – Алексею, Достоевскому, себе, что непременно отыграюсь либо закончу также, но в любом случае – никакого благополучия, только жестокая трагедия и полнейшая утеря личности…
Висбаден – сильно обновленный старый город с непомерными для такого немноголюдья соборами и кирхами. В воскресное утро здесь пусто как в распоследнем Кабуле. На каждую бензоколонку – около двухсот аптек, на каждую аптеку – примерно по 2.3 врача. Основная специализация врачей – внутренности, внутренние органы, женские секреты и хитрости. Но есть и стоматологи.
Есть также несколько отелей явно в стиле середины 19 века. О Достоевском, а равным образом об «Англетере», мистере Астлее и других персонажах «Игрока» никто не слышал и не знает. Что естественно. В белых галереях, примыкающих к помпезному Aquis Mattiacis (казино там все более вытесняется концертами, презентациями, шоу и представлениями), расположены рестораны, сувенирные магазинчики, городской театр (разумеется, в репертуаре – «Игрок», разумеется, с русскими актерами) и малое казино, перед которым стоит крохотный изящный «Смарт» (такое впечатление, что в этой машине ездят стоя) с призывной надписью: «Играй по маленькой и выиграй меня».
