– Видите ли, милостивые государи…
– У-у-у-у-у! – все трое выразили свое восхищение, не скрывая кривых саркастических улыбок. Так высокопарно к ним еще никто не обращался.
– Я не артист, – словно не замечая этого, продолжил Михаил, – я, как бы это лучше выразиться…
– Сбежал из психушки, – помог толстяк.
– Вот именно, – обрадовался Михаил удачной подсказке.
– То-то я смотрю – речь какая-то ненормальная: «сударь», «любезный», «уважаемый».
– А что, милостивые государи, даже прикольно, – добавил толстяк.
– Что тебе прикольно, сударь?
– А все прикольно, уважаемый.
Троица веселилась вовсю. Вволю насмеявшись, первый знакомый Михаила вернулся к начатой теме.
– Значит, из психушки, говоришь?
– Именно так.
– С Пряжки, стало быть?
– Оттуда.
– Ну ты даешь, прямо как Шурик. Но ведь ты ж не псих, да?
– Лично я думаю, что не псих, а что думают другие, не знаю. Во всяком случае, государству и обществу вреда не причинял и дурно ни на кого не влиял.
– Куи продест? – многозначительно и на полном серьезе произнес длинный.
– Да-а-а, – с пониманием протянул добродушный толстяк, – куи?
– Не выражайся, старпом, это тебе не женщина, это интеллигентный человек.
– А что я? Я только хотел сказать, что если пойдешь против общества и начальников, то тебе верная дорога на Пряжку.
– Ну, вы, знатоки хреновы, – прервал их первый собеседник Михаила, явно не желавший уступать другим свое лидерство, – хорош умничать. Видите, у человека проблема. А вам все хиханьки да хаханьки. И за что тебя туда упекли?
– Ну как вам сказать, уважаемый, – Михаил задумался. – Сложно самому себе поставить диагноз, найти повод, за что меня можно было бы изолировать от общества нормальных людей.
– Бред! Причин и поводов можно найти миллион. Это в наши дни диагноз номер два после гриппа, – неожиданно возразил высокий и худой мужчина. При этом он даже как-то по-военному приобрел осанку.
– Тогда, может быть, за это? – издалека начал Михаил, – Представим себе, что у меня в одночасье, по непонятной причине, все вдруг изменилось. Я жил-поживал, знал, что было вчера, что будет сегодня, и представлял себе, что будет завтра. Я жил по определенным правилам. И вдруг раз – просыпаюсь утром, а правила уже другие. Более того, я даже не знаю, какие они, эти новые правила. Все произошло без моего желания и участия. И я уже не знаю, какое оно – сегодня и что будет завтра. Вы это можете себе представить?
– Слышь, старпом, ты можешь привести хотя бы один пример, когда что-нибудь делалось с твоего согласия, короче, с согласия народа?
– Что-то не припомню.
– А чего тут представлять? Весь Союз в это добро вляпался, – не выдержал длинный, с армейской осанкой. – Наше мнение никого не интересует.
– Ты что думаешь, я всю свою жизнь брожу по кладбищам и бутылки собираю? – снова вмешался первый знакомый. – Да я до перестройки в конструкторском бюро работал на заводе Козицкого. Мы цветные телики конструировали и сами производили, не хуже японских!
– Ну тут ты слегка загнул, – заметил толстяк.
– Ну, чуть хуже, зато сами!
– Это точно, – кивнул головой толстяк, – он был суперским начальником КБ.
– Вот этот длинный – бывший майор, в одной из братских стран получил пулю в задницу, по-братски, ну его из армии и списали, – представил приятеля первый.
– Ага, отправили туда, куда пуля попала, – угрюмо заметил длинный.
– А толстяк, – продолжал новый знакомый, – был старшим помощником капитана на элитном океанском лайнере Михаил Лермонтов. Нам всем слегка больше тридцатника.
