Человек слова - страница 20

Это я к тому, что, не имея привычки говорить о физической боли, особенно о своей, Он затрудняется описать её. Поэтому, когда я пытаюсь добиться от Него описания, или когда это пытается сделать врач, Он всё время увиливает и не говорит, насколько плохо себя чувствует. Тем не менее, на этой неделе он постарался найти подходящие слова. «Знаю только, – твердит Он, – что это самое странное ощущение из всех, что у меня были».

– Ты не можешь поточнее? – говорю Ему я. – Как-нибудь определить, что это?

– Что-то раскалённое, – говорит Он.

И вот уже Он говорит, что это длилось лишь несколько секунд, и вот уже хочет сменить тему. Уже готовит ужин, нарезая лук, насвистывая, уже уносится прочь от своего тела со скоростью света: всё прошло, и Он больше не хочет об этом говорить, и чувствует себя, по Его словам, великолепно.

Два года назад, после тридцати лет, прожитых безо всяких врачей, его настиг рак. Точнее говоря, настиг нас: так как Он отлично обходится без тела и занимается лишь духом, то это я занимаюсь подробным анализом количества Его лимфоцитов и лейкоцитов, всех Его болей, о которых Он забывает, кажется, с той же лёгкостью, с какой забывает, по Его собственным словам, всё то, что могло бы ослабить его дух. Эта беда не сделала нас несчастными, вовсе нет. Скорее наоборот: Он, с Его способностью забывать, и я, с моей способностью выхватывать всё самое яркое и достойное внимания, прекрасно прожили эти два года.

Рак, кроме того, был не из тех, что быстро прогрессирует. И к тому же это был не рак лёгких, который разит наповал и обладает высоким процентом смертности, и которого мы боялись, потому что он унёс жизни многих Его родственников. Мне было так страшно, что сейчас, оглядываясь назад, я вижу Его: растерянного, в замешательстве, прозревшего от этой новости и тревожащегося главным образом за нас с дочкой, что очень в Его духе, говорящего себе: «Чёрт, а ведь это серьёзно». И вижу себя, повторяющую Ему с воодушевлением, как будто это хорошая новость: «Но ведь это не лёгкие! Понимаешь? Не лёгкие!» И действительно, это не был рак лёгких. Это был рак ничего. Из тех, что, после того как тебя разрезали сверху донизу, оперировали семь часов подряд и навсегда изменили твой метаболизм, возвращаются в небольшом проценте случаев. Ему было всё равно, что у Него не рак лёгких. А мне нет. И моя эйфория способствовала той радостной атмосфере, которой мы продолжали дышать. И если Он частично утратил радость, то эту утраченную часть ему возмещала я. Рак, которого мы так боялись, всё же обнаружился, и у меня было такое чувство (поскольку это был не рак лёгких), словно нам выпал счастливый билет. То есть, бессмертие.

Его бессмертие (этим словом я называю всего лишь некоторую протяжённость в будущее, не более того), с тех пор как мы познакомились, было единственной волновавшей меня лотереей. Рак, который должен был случиться, – случился. Угроза перестала быть неясной перспективой. Мы столкнулись с болезнью, и все произошло не так, как я себе представляла. Мог, конечно, случиться рак лёгких, но я решила, что его не будет. И точка. Страхи и тревоги работают вот так, иррационально. И если в страхе много от иррационального, то и в бегстве от него – тоже. Просто в таком круговороте переживаний в какой-то момент чувствуешь себя неуязвимым. Ведь ты уже получил свою порцию страданий, а значит, тебя это больше не коснётся. Абсурд, конечно. Но главное, чтобы это работало. Со мной это работало отлично.