– Вы весьма необычный человек, мистер Ньютон. Могу я осведомиться, откуда вы?
Вопрос застал Ньютона врасплох, но он сумел не растеряться.
– Конечно можете. Я из Кентукки, мистер Фарнсуорт.
Юрист лишь чуть-чуть поднял брови.
– Понимаю, – сказал он и, повернувшись, тяжело пошел по вымощенному мрамором коридору, где его шаги отзывались гулким эхом…
Комната оказалась просторная, с высоким потолком, роскошно обставленная. Ньютон заметил встроенный в стену телевизор, который можно было смотреть, лежа на постели, и устало улыбнулся. Надо будет как-нибудь включить, сравнить качество приема здесь и на Антее. Занятно вновь увидеть какие-нибудь знакомые передачи. Он всегда любил вестерны, хотя сведения, которые ему пришлось заучивать при подготовке к полету, черпались аналитиками главным образом из шоу-викторин и субботних «образовательных» программ. Он не видел ни единой передачи уже… сколько продолжался полет?.. четыре месяца. Плюс еще два на Земле: когда добывал деньги, изучал болезнетворные микроорганизмы, исследовал пищу и воду, совершенствовал произношение, читал газеты, готовился к самому ответственному этапу всего плана – разговору с Фарнсуортом.
Он выглянул из окна в яркий утренний свет. Где-то там в голубом небе – возможно, в той самой точке, куда он сейчас смотрит, – Антея. Холодная, умирающая планета; но и по ней можно тосковать. Там оставались те, кого он любил и с кем разлучился на очень долгое время… Но он их еще увидит.
Ньютон задернул шторы и только тогда, бережно и плавно, опустил измученное тело на постель. Отчего-то все возбуждение и нервозность ушли, теперь он был безмятежно спокоен. И уснул через несколько минут.
Его разбудило послеполуденное солнце, и, несмотря на резь в глазах (тонкие прозрачные шторы не защищали от света), Ньютон проснулся отдохнувшим и повеселевшим. Возможно, дело было в мягкой постели – не то что жесткие кровати второсортных гостиниц, где он останавливался, – а возможно, и в облегчении после вчерашнего успеха. Несколько минут он лежал, погрузившись в раздумья, потом встал и пошел в ванную. Здесь его ждали электробритва, мыло, халат и полотенце. При виде бритвы Ньютон улыбнулся: у антейцев не растут бороды. Он повернул кран и мгновение любовался струей, как всегда завороженный таким обилием воды. Затем умылся – не мылом (оно раздражало его кожу), а кремом из баночки, которую достал из портфеля. Потом принял обычные таблетки, оделся и спустился на первый этаж, чтобы начать зарабатывать полмиллиарда долларов…
Вечером, после шести часов разговоров и планирования, Ньютон долго стоял на балконе своей спальни, вдыхая прохладный воздух и глядя в черное небо. Звезды и планеты казались непривычными; они мерцали в плотной атмосфере Земли, и Ньютону нравилось разглядывать их незнакомый рисунок. Он был не силен в астрономии и, кроме Большой Медведицы, мог определить всего несколько созвездий. Наконец он вернулся в комнату. Приятно, конечно, было бы найти на небе Антею, но увы…
Не по сезону теплым весенним днем профессор Натан Брайс, поднимаясь к своей квартире на четвертом этаже, обнаружил на площадке третьего бумажный рулончик детских пистонов. Вспомнив вчерашний треск игрушечных пистолетиков, он подобрал рулон с намерением спустить дома в унитаз. Надо сказать, ему не сразу удалось определить находку, ибо пистоны были ярко-желтые. В его детстве их всегда делали красными – того особого ржавого оттенка, который всегда казался ему самым подходящим для пистонов, шутих и прочей пиротехники. Но очевидно, теперь выпускают желтые пистоны, как выпускают розовые холодильники и оранжевые алюминиевые стаканы. В поту от долгого подъема, Брайс размышлял теперь о химических тонкостях, сопровождающих производство оранжевых стаканов. Ему пришло в голову, что пещерные люди, пившие из горсти, отлично справлялись без прикладной химии – без тех безумно сложных сведений о поведении молекул и промышленных процессах, которые ему, Натану Брайсу, надлежало знать и время от времени посвящать им научные публикации.
