– Я семью хотел, моральный человек был! А жизнь меня опрокинула…
– У меня бабка спилась, всегда навеселе была, а потом раз – и цирроз. Как-то приходил участковый с проверкой, и, как раз в этот момент, в сарае взорвался самогонный аппарат. Во смеху то было!..
– Мой духовный отец покончил с собой, мой крёстный – ушёл из семьи. Обычного отца я и не знала…
Бесцветные, бестелесные голоса – почти как голос сознания за вычетом разделения тембра на женский и мужской – сменяли друг друга, как поезда на станции метро, а я стоял на этой метафорической станции, не ощущал Её руки в своей, как призрачной, и испытывал Столкновение с Реальностью – именно с двух больших букв – Столкновение неиллюзорное и небывалое, нежное и небесное. Последний раз, как я попадал в это экзистенциальное ДТП, был когда отец сказал свои зловещие три слова – и нетрудно представить, под насколько высоким давлением оказались мой картонно-бездонный лимб, мой никудышный блюз, моя эскапистская идея-фикс о море. В сердце коллективного паллиатива я мог похвастаться исключительно потерей брата.
– Так, ну что ж, кажется, твоя очередь. – Вдруг обратился ко мне этот синеволосый палач, этот серый кардинал, этот худший либо лучший после брата – пока не определил полюс – человек на земле.
– Кхм, да. – Попытался начать я. – Ну. У меня был старший брат…
Все потерянные и заново найденные души сосредоточились на мне, все одиннадцать пар глаз, включая Её. Я было замялся от прикованных взглядов, от вероятных ожиданий, повисших цепями, но, вспомнив свой наивно-искренний, данный в начале сеанса обет, я прокашлялся и выдал:
– Он не издевался надо мной и, наверное, не умер, не подумайте. Просто он… был, и я не могу с этим смириться. Его нет сейчас, и я совершенно потерян, он будто меня испытывает, а я очевидно проваливаюсь, раз даже здесь оказался. Я… Не знаю, – обратился я к собранию, – вы все прожили такие жестокие, такие травмирующие, такие полные жизни события, вас словно на подбор, как актёров, собрали, чтобы убедить меня в том, что я зажрался и раздул драму из снежинки в цунами, чтобы намекнуть на то, что я слишком молод, чтобы быть в настоящей депрессии. Но вам хочется верить, брат бы так и сказал – «слушай их» – и одно это держит меня от того, чтобы разрыдаться, а я не плакал ни когда он пропал, ни после. Его нет и, эээ, не будет больше. А я остался телом, из которого вынули органы. Вот, пожалуй, всё, что я хотел сказать.
Установилось давящее молчание, которое чуть погодя ярко-синеволосый нарушил:
– Спасибо, что поделился. Теперь слово твоей спутнице.
– Я не знаю, как с ним обращаться. – Начала она, кольнув, и я превратился весь в слух; это не было похоже на заготовленную исповедь бывшей ночной бабочки в маниакальности. – Мы пока слишком юны, чтобы загадывать далеко, но мы выбрали, выбираем друг друга каждый день, и при том его личность, знаете… она как будто вытесняет меня, выталкивает куда-то за пределы доски. Я не хочу быть приложением для гения, знаете ли, я тоже личность, и пока он там решает, что делать со своей жизнью, пока тоскует из-за брата, я тоже страдаю в квартире наедине с матерью – от своих осязаемых, реальных проблем. Я совсем запуталась в том, кого считать наибольшим страдальцем, поэтому страдаю в основном молча. Это то, что я хотела сказать.
– Что ж… – Кардинал встречи скользнул по мне и Ней понимающим взглядом. – Я надеюсь, что теперь вы друг друга услышали. А у нас на сегодня всё…
