Одной проформы ради, я, проснувшись затемно, уже вечером, решил обратиться к отцу за советом.
– Мне… не очень хорошо. – Начал я так, потупив взгляд.
– Мы заметили с мамой. – Откликнулся отец. – Ты три дня не ел.
Мы вновь были на кухне одни – словно в других локациях мы не могли поговорить начистоту – и даже повторяющаяся киношность этой сцены не радовала.
– Терапия, вижу, тебе тоже не помогла. – Чуть помолчав, продолжил.
– Да, как видишь.
– Раз уж ты сам пришёл, то скажу как есть – мама хотела, чтобы ты полежал немного, где нужно. – Он немного смутился. – Но мы решили, что там тебе станет ещё… грустнее. Короче говоря, если хочешь знать, мы не понимаем, что с тобой делать.
Помолчали.
– Ещё мне на днях звонила твоя пассия…
Здесь я поднял взгляд с пола на него.
– …спрашивала, как ты. Думаю, не лишним будет сказать, что и мы волнуемся… Есть какие-то идеи?
Нежданно, на кухне родного дома жизнь поставила передо мной задачу, от решения которой зависело, останусь ли я при ней, при жизни. Решение пришло почти сразу:
– Можешь поискать психиатра?
…
– В постель писаешься? – Начал он – походивший по типажу на отца, тоже шатенисто-рыжий и худощавый, почему-то без очков (деталь прекрасно бы подошла образу) – избегая церемоний.
– Естественно, док.
– Голоса есть?
– Нет, я бедный. Подарок вам не куплю. – Попытался я пошутить, но он как-то разочарованно покачал головой.
В кабинете, помимо нас с ним, была ещё в наличии молоденькая медсестра, похожая на Уэнсдэй Аддамс из нового сериала, и растрёпанного вида паренёк с неопределяемыми чертами лица. Отшучиваясь на стандартные вопросы своего первого психиатра, я подслушивал разговор медсестры и паренька, примерно следующего содержания:
– Как тебя зовут?
– Мхх, Марк.
– Как ты считаешь, что с тобой происходит?
– Я полностью здоров.
– Почему тогда ты здесь?
– Я не имею понятия. Мать, сука такая, не даёт мне читать Набокова – вы знаете, мой любимый пассаж у него про этюды Моцарта, из «Отчаяния». Я и сам своего рода его, Моцарта, потомок, я уверен – иначе откуда у меня такие длинные пальцы, такая страсть к классической музыке?..
,не понимая, что будет теперь со мной и моими звёздами, попавшими в лапы к санитарам ноосферного леса. Насколько я помнил, Набоков не упоминал Моцарта ни в «Отчаянии», ни где-либо ещё… Психиатр продолжал сыпать базовыми вопросами:
– Сколько спишь?
– Часов двадцать пять в сутки.
– Высыпаешься?
– Разве что выливаюсь.
– Понятненько…
Клянусь, он так и сказал – «понятненько» – из его тяжеловесных, бюрократических уст это прозвучало первым шёпотом тысячеголосого безумия. Здесь – в частной больнице за городом – всюду горел газовый свет, и я, осенённый им, уже был готов, как Мерсо в тюремной камере, к тому, что последовало бы дальше: связывание, галоперидол и стремительное старательное стирание меня с карты общества. Возможны шоковая терапия и лоботомия.
– А жалуешься на что? – Вопрос слегка выбил меня из заведённой было колеи.
– Да знаете, док, грустно после… смерти брата. – Я вдруг разоткровенничался. – Мы были довольно дружны.
– Ага.
– Психотерапию я пробовал, если что. Не помогло.
– Да, твой отец посвятил меня в анамнез. – Он чуть откашлялся, будто подавился слюной, и, наконец, вынес приговор. – Давай так: я пропишу тебе наиболее мягкие антидепрессанты – если понадобится, увеличим дозировку или сменим на что-нибудь… эффективнее. Класть тебя я не вижу смысла – ты не представляешь опасности ни для окружающих, ни для себя.
