Человек за бортом - страница 16

– Я не смогу тебя всю жизнь дожидаться, понимаешь? – Она, казалось, едва сдерживала слёзы. Мы стояли на крылечке, мимо проходил сеансовый народец.

– Я… знаю. – Я вздохнул.

– И что будем делать?

– Я… не знаю.

В общем, так мы и разминулись – Она отправилась страдать к себе молча, я – к себе, готовиться к выпускным экзаменам, играть блюз и спать. На большее я не был способен – сегодня Реальность обнажила клыки, впилась в моё слабосильное тельце и созрели, наконец, ягодки после цветочков.

IV

«И вам не сорок, но вы в кителе

И вам не полтинник, но вы в петле»

Мутант Ъхвлам

«Может ли человек быть в обиде на мир, не лукавя при том? Что таится за этим чувством – нет, не обычной обиды на другого или Другого – на пространство? Я полагаю, что вечность проиграла в борьбе жизни, но они отыскали компромисс, который никого не устроил, – не всякий – а на поверку далеко не всякий – рождённый желал быть таковым. На этом чувстве выброшенности в пространство и зиждется фундаментальная, сакральная обида, о которой речь»

«Чувство чести, как рудимент, – оно было тем славным пережитком, оглядываясь на которые в антропологическом порыве, понимаешь, что далее будет утеряно, утрачено всё – и любовь, и дружба, и вера, и сама жизнь»

«Когда все станут такими, как я, когда не станет Другого, и будет только одно Мы – тогда наступит либо новая, невиданная ранее заря человечества, либо, что вероятнее, его последний конец»

…и многие другие бесплодные, упаднические философствования, в которых я погряз после группового сеанса психо-исповедания. Я завёл новую тетрадь – ту, с единственным словом «Бобок» решил оставить, как есть, – и записывал каждый сколь бы то ни было похожий на работу мозга мысленный пшик. Блюз и подготовку я совсем забросил, не отвечал Ей уже несколько дней. Мне снова хотелось перестать существовать, рассыпаться в атомарную пыль и далее по списку – брат стал достоянием общественности, пусть немногочисленной и закрытой, и теперь считалось оскорбительным, святотатственным для памяти о нём взывать к нему; что уж говорить о любых других духовных костылях, воспоминаниях и поэтических образах. Я был совершенно покинут в довольно бедственном положении ненамеренной самоизоляции, бездна по ту сторону существования неотрывно вглядывалась в меня, как в свой новый романтический интерес, и с той стороны дна стучали веды, псалмы, Харе Кришна, Да Святится Имя Твоё и прочие эсхатологические напевы. Прижизненная смерть, последствия Столкновения с Реальностью – описания красноречивее слова в моей первой терапевтической тетрадке не выдумать, хоть я, по-видимому, и пытался.

Бесконечногранное великолепие жизни померкло, как досрочно сгоревшая лампа, и не было никого, кто бы его заново зажёг.

Иногда, из соображений проветривания, я выходил во двор сидеть на лавочке, глядел на торопящихся и неспешно прогуливающихся людей и ощущал неодолимый незримый купол радиусом в свой рост, разделяющий их и меня; бесцельно шастать часик-другой под ослепительной сенью солнца или одеялом облаков или моросью слёз последних. Временами накатывала несвойственная мне ненависть за нахождение в таком положении, ненависть характера аутоагрессии, направленная исключительно вовнутрь, – тогда я брал ножницы, вынужденно посещая кухню, и резал – разумеется, не себя – случайные философствования на лоскуты, прочь из тетради. Ещё я пробовал копаться в музыкальных плагинах, но их давящее многообразие, их пространство было настолько жизнеутверждающим, настолько напоминало о брате, что вскоре я и их оставил. В общем, наступила долгая полярная ночь…