– Мы прерываем наше вещание в связи с только что полученной информацией о возникновении ряда новых очагов природных пожаров в Московской и Владимирской областях…
Звук пропал, по экрану пошли помехи, точь-в-точь как в том старом советском телевизоре на загаженной кухне. Сквозь помехи с трудом, но всё-таки можно было разглядеть кадры пожираемого огнем леса, мчащихся пожарных машин и спасателей, которые безнадёжно пытались остановить бегущие по земле всполохи жалкими ручными насосами-поливайками.
+++
Виолетта Никифоровна, кряхтя, подняла зонтик, раскрыла – так его растак, какой неудобный крючок, даже палец прищемила. Мужик был стабильно мрачен. Но дышал тяжеловато. Со лба горохом сыпались мутные капли, попадали в глаза, заставляли щуриться и недовольно моргать – щиплет, больно, противно, невыносимо, ходу отсюда… Виолетта Никифоровна, наконец, вроде бы вернулась из пионэрского морока в повседневность.
– Вам не жарко? – спросила она у Мужика.
– А?
– Не жарко, говорю? – громче повторила Виолетта Никифоровна. – Погода-то этим летом просто ужас, правда? Что творится, боже милостивый…
Мужик вытер лоб рукавом пальто и посмотрел на Виолетту Никифоровну, даже не пытаясь замаскировать отвращение чем-нибудь вроде сочувствия, но она уже отвернулась от него, запричитала, обращаясь к кому-то в пространстве, хотя пространство в данный момент было скупо на кого-то.
– …Что творится! Второй месяц ведь без единой дождинки, всё горит, всё горит. По телевизору вон страсти какие показывают, стояла деревня – пшик, и нету за двадцать минут. Только печки обугленные на пепелище, трубы чёрные торчат, как будто война, честное слово. И Муся моя всё норовит дома на ковёр свои дела…
Мужик всё-таки не выдержал и перебил:
– Вы зачем консервы взяли, ведь ваша собака их не ест. И внук вам на еду много денег даёт.
Виолетта Никифоровна малость опешила. При чем тут консервы-то.
– А?
Мужик грузно повернулся к ней всем телом.
– Дайте сто рублей. Сто рублей надо. Вы, я вижу, понятливая, собачку вон понимаете, а уж человека-то не понять…
Виолетта Никифоровна вообще-то всегда была милосердна к заблудшим. Всегда готова была помочь советом, прошеным и не очень.
– И-и, не опохмеляйся ты в такую жару, милок, да ещё в пальто, вот ведь вырядился. Сердцу тяжело, так же и окочуриться можно. У нас вот в 72-м знаешь какой случай был, тоже жара тогда…
– Знаю, – опять перебил её Мужик. – Встал, похмелился, за автобусом побежал да и помер.
Виолетта Никифоровна очень удивилась. Можно даже сказать, была ошарашена.
– Точно…
Что-то протяжно и тоскливо завыло из-под скамейки. Светлая ли сторона собачьей души молила о спасении, или тёмная торжествовала, Миссури, пожалуй, сейчас и сама не смогла бы ответить, спроси ее кто-нибудь. Но никто её, понятное дело, не спрашивал. До неё ли всем вообще. И только по листве пробежала взволнованная дрожь, зелёные души, они ведь такие. Неравнодушные.
Виолетта Никифоровна была хоть и ошарашена, но вместе с тем изрядно заинтригована. Недовольно дёрнула поводок. Чертенята, скачущие хороводом в миссуриной душе, как-то от этого враз присмирели. Рука-то еще, оказывается, твёрдая. А ну как хозяйская.
– Муся, фу! Ты что, знал Петра Василича-то? Да нет, не может быть. Сколько ж тебе лет, милок? Ты ж в семьдесят втором-то, поди, под стол пешком ходил?
Мужик вскочил, промял несколько нервных шагов примерно до Меркурия.
