– О таком счастье детства, раньше не смели и мечтать детские сказочники! Братья Гримм, Шарль Перро, Коллоди, Андерсен, Гауф, Гофман, Пушкин – мне видятся их пляшущие тени в этом хороводе, в этом водовороте детского счастья, детской новой жизни!!! А ныне живущим: Киплингу и Чуковскому, такое и не снилось, а если ныне и снится, то в кошмарных снах зависти!!! Выпьем за это новое счастье этих детей Советского Союза!!! – с пафосом, произнесла Фотиева, наливая Ильичу из бутылки шампанское, в его опустевший было бокал. А затем, чокнувшись с ним посудой, не опасаясь, что может «чокнуться» умом, она жадно осушила свой фужер. – Наша жизнь и смерть, наши умы и сердца принадлежат Вам, и нашей партии, и нацелены на глобальный коммунизм!!! За Вас, Владимир Ильич, за нашу партию, за нашу великую цель – мировой коммунизм!!! Это ныне для нас триедино!!! Так выпьем на троих и троекратно, за это славное триединство!!! – добавила она, добавляя шампанского Ильичу, себе и Крупской.
К часу ночи всё шампанское, отданное детям, было выпито ими до дна. Запивая приторно сладкоречивые тосты Фотиевой, окосевшей от шампанского, словно зайчиха, Ильич выпил столько, сколько хотел.
– Берите себе закуску и шмыгайте по домам! – обращаясь к детворе, скомандовал Ильич, начавший уже заметно терять правильную ориентацию в пространстве.
На выходе из залы, из принесённого в тот же миг третьего мешка, каждому ребёнку выдали по одной копчёной или вяленой вобле.
Качающейся походкой, Ильич вышел на балкон. Рядом с усадьбой виднелся одетый в богатое снежное убранство, по-новогоднему «сказочный», лес. И в свете ленинских окон, было хорошо видно, как возле этого чудесного леса происходило более чем сказочное сражение: голодный «заяц» носился за голодным «волком», пытаясь вырвать у него из лап соблазнительную воблу. Одни «лисы» убегали, спасая свою скудную долю от «медведей», другие преследовали «медвежат» поменьше, надеясь полакомиться их горьковато-солоноватой долей. Небольшая «куропатка» лихорадочно поедала рыбу, стараясь унять свой волчий голод и не дразнить ею, уже обглодавших своих рыбин до костей, но не насытившихся, других представителей забавной «фауны». А вот «заяц» и «медведь», плечом к плечу, отбивают атаки разъярённых «снегирей», «синиц» и «журавлей». То там, то здесь возникают водовороты яростных схваток и стремительные потоки бегств.
– Надюша, Надюша, рыбонька моя! Посмотри, голубушка! – обратился Ильич к подошедшей к нему Крупской. – Экая умора, а?! Они же все голодны, как дикие звери, и пьяны, как свиньи!! Смотри, вон те «волки» от «зайцев» прямиком в лес побежали прятаться, да как бегут-то проворно!! На лошадях за ними не угнаться!!
– Сколько это зверьё ни корми, а оно всё равно в лес смотрит! – пробурчала Крупская.
– Такой бег не на каждой охоте увидишь!!! – продолжал восторгаться Ильич. – Так бы взял ружьишко и от души пострелял по ним!! Да и всыпать, как следует, дробью всем этим хулиганам, руки так и чешутся!! Ей-ей подмывает!!! Неси-ка, голубушка, мне ружьё!!!
– Ой, Володенька, не уподобляйся ты императору Коммоду, здесь тебе не солнечная Италия. Зайди-ка лучше в дом, а то, того и гляди, простудишься! Вон ты как от азарта и шампанского на лютый мороз наплевал и начхал, а мороз – эта штука коварная – тебя самого радикулитом подстрелить может! Да ну их, к чертям!!! Днём на охоту сходишь, как проспишься! – убеждала Крупская, раззадорившегося было Ильича, уводя его, под руку, с балкона в дом.
