Чем чёрт не шутит! Том 1 - страница 42

Ильич не успел пройти и четверти ширины реки, как его голубые мечты были прерваны внезапным появлением перед ним свирепого вепря! Кабан, завершая круговой манёвр, выскочил из-за поворота реки и, перекрыв собой, обратный путь Ильича через уже проделанный проход в чаще кустов, атаковал своего бывшего преследователя, не менее грозно, чем рыцари Тевтонского ордена атаковали «свиньёй» войско Александра Невского!! Ильич не успел воспользоваться ружьём для отражения стремительной атаки противника. Не решился он и на рукопашный бой на льду реки, достойный битве на льду Чудского озера. Не решился он и на такое скользкое дело, как бегство по льду, на своих двоих, от четырёхногого противника с пулями в заднице, пулей несущегося на него. А уж о капитуляции и помиловании не могло быть и речи. Зато в тот же миг, Ильич, сломя голову, прыгнул, как заяц, в гущу прибрежных кустов и ёлок, и с невероятной силой и ловкостью попытался прорваться сквозь них к виднеющимся неподалёку высоким деревьям.

«Смываться надо!» – как вода в сливном бачке, забурлила просторечная мысль в голове Ильича, и эта задняя мысль, которую он своим инстинктивным действием успел было обогнать на старте, вырвалась истошным криком наружу: – Смываться надо!!!

«Но не по реке, и не растекаясь болтливой мыслью по аллегорическому древу, а мышью иль белкою по древу реальному!!!» – как белка в колесе, завертелась в его голове следующая мысль, успевшая его настичь, но вот и её как ветром сдуло, но «спасительный маяк» был уже замечен.

«Окрутил! Вокруг копыта меня обвёл, подлец!! Ты погляди, какой жуткий вираж заложил, негодяй!! Похлеще „Мёртвой петли“ Нестерова! Похлеще, увы, для меня!! Но нет уж, батенька, мы пойдём другим путём! Нам – напролом, напрямик!! Сверлом, но не в штопор!!» – вихрем проносились мысли в голове Ильича, когда он, драпая во все лопатки, проявлял весь свой недюжинный талант проходимца, отчаянно протискиваясь сквозь плотные ряды молодой поросли ёлок и кустов. Ветки хлестали его по физиономии, как добропорядочные барышни хлещут по физиономиям нахалов, впрочем, доставалось и телу! Вскоре Ильичу стало казаться, что его пропускают, как провинившегося солдата, сквозь строй, под шпицрутенами. Теперь в голове Ильича рефлекторно бились мысли: «Вот так ёлки-палки!! Вот так ёлки-палки!!… Вот так наколол, гад!!»

Наконец, Ильичу удалось продраться к более пригодному для бега молодому березняку, и до ближайшей могучей сосны оставалось совсем немного. Петляя между берёзками, Ильич рвался к своему «спасительному маяку», не надеясь ни на какие «спасательные соломинки». А кабан нёсся за ним как танк, сбивая и подминая под себя молодую поросль деревьев, и неумолимо настигая беглеца.

«На какого-то ловца и зверь бежит, а тут он – гад, за мной припустил – сам стал ловцом, а меня, как волка, загоняет! Загнанный зверь опасен, да только не я! Я для него не более опасен, чем загнанная лошадь! Хорошо ещё, что впереди меня ждёт спасительная цель, а не засада! А ещё этот Эдька Бернштейн раскаркался: „Движение – всё, конечная цель – ничто“, – побегал бы вместо меня, сволочь, и канул в Лету! Подонок, оппортунист, ревизионист, ворон ощипанный!» – метались мысли во взмыленной голове Ильича. «Нет, кабан – это отнюдь не „лучшее – враг хорошего“, а мой наихудший архивраг!!!»

Перед высокой сосной, Ильич, в диком отчаянии, проявил завидную сноровку и, в виртуозном прыжке, уцепился за её нижний сук, а с него, «вьюном», взобрался на ветку повыше, и оказался вне досягаемости вепря. Ружьё, в качестве «трофея» сильнейшего, валялось в шести шагах от спасительного для Ильича дерева, на лесном «поле боя». Во время бегства, Ильич ружья не бросил – не до того было, и, колотясь за его спиной, оно лишь подстёгивало его дополнительным стимулом, но перед этим прыжком и ради этого прыжка, ему удалось сбросить его с плеч долой. И вот теперь, Ильич сиротливо переживал его отсутствие у себя и присутствие в недосягаемой близости, как одноногий калека переживает отсутствие своего костыля, без которого далеко не уйдёшь. То, что кабан не смог бы использовать ружьё против него, будь оно даже заряжено, Ильича отнюдь не успокаивало. Сгоряча, забывшись, Ильич хотел было метать бисер слов перед свиньёй: – Товарищ! – начал он свою речь с импровизированной трибуны, пытаясь найти общий язык с кабаном, но, спохватившись, сплюнул. Но, увы, это был отнюдь не высокомерный плевок, а, всего лишь, слюнтяйский жест отчаяния! Да, его идеи, овладев массами, становились материальной силой доходившей, порой, до свинства, но смел ли он мечтать, чтобы они обессилили кабана?!