«Знавал я и не такие ветры удачи и неудачи!! Меня не надуешь! Теперь, когда я вновь у руля, я не просто „Джентльмен удачи“, а её повелитель! То, что мне суждено здесь погибнуть, это было „на воде вилами писано“, да хотя бы и трезубцем Посейдона, но с меня это всё – как с гуся вода! Я сам, не замочив ног, замочил не одно море врагов! А погодка-то такая, что так и тянет спеть: „Окрасился месяц багрянцем, и волны бушуют у скал. Поедем, красотка, кататься – давно я тебя поджидал!“, но даже той красотке из песни, вместе с бурей, не под силу будет совладать со мной! А вот с Еленой, мне не только море, но и любой океан будет по колено? И любое дело по плечу? И любые враги по херу?» – машинально, по привычке, попытался было вновь возмечтать Ильич, вопрошая сам себя и копаясь в своей душе, но напрасно, ибо, не в пример сказочной царевне, летаргический сон остудил его любовь к Елене! Любовь эту, словно ветром сдуло, а вот, осевшее илом на самое дно его души, чувство к усопшей Инессе Арманд – всколыхнулось, будто от подземного толчка, от толчка подсознательного. Ильич вспомнил и прокричал ветру своё стихотворение, посвящённое этой дамочке:
Каков прикол,
Таков прокол.
Летит стрела Амура,
И явно, что не дура —
Молодцеватее штыка!
Не в бровь, не в глаз,
А сердце – раз —
Пронзила!
А оперенье – три пера,
И многоразовая она,
И многих заразила.
Во мне ж застряла
Уйма этих стрел,
И в оперенье я теперь,
Как птица Феникс,
И от счастия летаю!
Во мне, как Лена и Амур,
Течёт любовь – лямур, лямур,
Амор, амор,
Love, Laiv —
Лафа!
А остальное —
Дрынь-трава
Скотине.
«Пусть с количеством стрел я приукрасил, зато поэтично, а, главное, ветреной и распутной Инессе моё стихотворное признание понравилось! Когда-то я считал, что роман Чернышевского „Что делать?“ дал мне заряд на всю жизнь, но изнурительный секс с Инессой часто доказывал, что этого заряда маловато! Арманд была настоящей сексуальной армадой, с которой адмирал Нельсон и подавно бы не справился. Но и разойтись с Инессой, как в море корабли, я был не в силах, и не потому, что она была не женой, а любовницей; а потому, что действительно пристрастился к ней, как наркоман к наркотику! Но хорошо, что смерть выбрала её, а не меня!» – предался было воспоминаниям Ильич, но чуть было не сглазил! Ибо ему вдруг показалось, будто на глазах у него очки, с совершенно негодной для его зрения диоптрией, от которых не только хорошо проглядываемая даль вдруг неимоверно исказилась, но, и всё, что было вокруг него, расплылось до неузнаваемости. Через какое-то время, зрение у Ильича нормализовалось, и он, с удивлением, увидел перед собой остров, доселе бывший для него невидимым! Бригантина удачно прошла между нескольких скал, торчащих в миле от острова, и села на мель, в нескольких сотнях метрах от него – острова, в районе которого кануло немало, даже современных лайнеров.
– О, терра инкогнита! Даже для того, кто приблизится к тебе в ясный день, на расстояние морской мили от тебя, ты останешься островом-невидимкой, хотя, вероятно, ты гораздо больше Капри! А с расстояния ближе, чем на милю, ты, на мой взгляд, выглядишь восхитительно прекрасно! Хотя скалы в миле от тебя, чуть выглядывающие из воды, опасны для судов, как зубы голодной акулы, для пловца! А может быть, ты – лишь мираж, или призрак?! А может быть, это моя галлюцинация, или моё сновидение?! – восклицал изумлённый Ильич, пока набежавшая волна сильно не накренила судно, и он не бултыхнулся за борт.
