Чемоданчики - страница 5

– Можешь поговорить на работе по поводу меня? – спросил я Фиму.

Его это удивило. Больше всего я боялся, что он по-отечески хлопнет меня по плечу, как делал это обычно, и скажет что-то наподобие: «Наконец-то, ты вырос, сынок.» Но чего скрывать? Мне было бы приятно, если бы он так сделал.

– Хочешь к нам? Ну… В принципе, можно.

Я кивнул ему в знак благодарности.

– Сегодня я как раз пойду туда после обеда. Вечером могу поговорить с Маратом, начальником нашим. Я позвоню. Только надо будет подойти. Просто хера с улицы он не возьмёт. Он должен тебя увидеть.

– Вообще, без бэ.

– Значит замётано.

Я был счастлив, когда представлял, что начну зарабатывать самостоятельно и, наконец, смогу свободно распоряжаться большими деньгами.

Голос деда отвлёк меня от воспоминаний.

– Что-то я потолстел. – пожаловался он и похлопал себя по животу. – Это всё из-за твоей долмы.

Бабушка невозмутимо посмотрела на него.

– Хорошо. Больше не буду готовить.

Дед рассмеялся.

– Подожди-подожди! Я же не против, чтобы я толстел.

– Зато я против.

Я присосался к кружке с кофе, чтобы скрыть улыбку.

После завтрака мы с Максимом двинулись в путь; школа находится в двадцати минутах ходьбы от дома, мы пошли пешком. И сейчас я мог созерцать проснувшийся город. Улицы заполнились людьми, на дорогах было плотное движение: люди спешили на работу. У города был свой чёткий график: я могу с лёгкостью предугадать, что к десяти часам он опустеет, в полдень снова наполнится людскими массами, и уже до вечера будет кишеть школьниками, студентами и бездельниками; но не сегодня. Сегодня первое сентября, и привычный распорядок города изменится. Я попробовал завести с Максимом разговор; к моему удивлению, это было не так сложно, как казалось: в детстве мы не сильно ладили (он не воспринимал меня всерьёз как старшего брата, а меня это раздражало), но видимо сейчас спустя два года разлуки он понял, что несмотря на родительскую любовь, никто не поймёт его так, как брат, хотя бы потому, что мы принадлежим к одному поколению – в его репликах не было той жгучей язвительности и недоверия, как раньше, он говорил дружелюбно, и мне даже показалось, что ему нравится говорить со мной о себе; возможно, кроме меня, ему не с кем поговорить о себе. Речь его была спокойной, но чувствовалось, что он старался не показывать своей заинтересованности в разговоре; я бы сравнил его с вечерним Шахтинском, никуда неспешащим и романтичным. А ведь Максим действительно был натурой романтичной. Из разговора я узнал, что он хочет стать актёром (и я пожалел его в этом выборе), а ещё, что он крайне одинок: конечно, он этого не говорил, но из его рассказов я мог выделить лишь одного героя, его самого; в этих историях не фигурировали друзья, одноклассники, и я понял, что в его жизни никому нет места, кроме его самого. Мысленно я поставил галочку, что мы ещё вернёмся к этому разговору. Потому, что, если я не изменю его мышление сейчас, потом уже будет слишком поздно.

На линейке я держался в тени, точнее в толпе. Максим учится в той же школе, что и я когда-то, и мне не хотелось встретиться с моими бывшими учителями: не потому, что я держал на них некую обиду или же мне было совестно перед ними, просто сегодня я не был готов к этой встрече. Также я обратил внимание, что, к счастью, Максим в тёплых отношениях с одноклассниками, и он не столкнётся с теми проблемами, с какими столкнулся я. После линейки он подошёл ко мне и предложил пойти домой, я же посоветовал ему погулять с одноклассниками, а уже вечером встретиться в парке на футбольных трибунах; он вернулся к ним с неохотой, но компания мальчишек и девчонок приняла его приветливо, и меня это порадовало. Я двинулся в центральный район: мне было интересно, как живёт город, и я с жадностью наблюдал за его улочками и людьми, которые на них живут. Как я и думал, город изменил свой график: родители ломанулись в книжные магазины закупаться учебниками, какие им не выдали в школах. Они стоят с тяжёлыми пакетами на остановках и жалуются друг другу, что государству плевать на их детей, что чиновники воруют и им нет никакого дела до людей. Они жалуются, что в тяжёлый момент жизни им никто не подаст руки, но сами никогда не протягивали руку ближнему своему. Какие-то две женщины на остановке разговаривали, и одна в чувствах бросила, что школа – это клоунада, и что дети их брошены на произвол судьбы. Милочка, наших детей бросили на произвол судьбы ещё в девяносто первом, просто тревогу вы забили только сейчас.