Чемпион сказал - страница 3

Мы потом через много лет встречались с друзьями в Магадане, с Каримом и Сашей. Вспомнил я этот случай, а Сашка говорит: «Не помню такого, чтоб собака торт съела». Я ему всю историю рассказал, а он упал под стол – смеётся! Да бросьте вы, не было никакой собаки, говорит, это я сожрал этот торт, не утерпел. Повисла на мгновение пауза – и потом хохот. Мы просто зашлись. Чисто детдомовская история, на уровне республики ШКИД[6].

Кого я первую помню в интернате, так это Галину Васильевну Старчак. Она была воспитательницей и вела наш класс с первого по десятый. В десятом я как раз и уехал в Магадан. Она жила на Оле́, потом в Магадане, Хабаровске, сейчас переехала в Калининград. Я приезжал к ней по возможности, помогал чем мог. У неё две дочери, внуки. Ей 86 лет. Галина Васильевна, несмотря на возраст, живая, энергичная. Я её приглашал на шестидесятилетие. Приезжала со своей дочерью. Она очень интересная женщина и многому нас учила. Сейчас она хвалит меня: лучший, мол. Но я хорошо помню, у нас в интернате хор был, и я в него попал, очень хотел петь. А думал тогда, что, чем сильнее орёшь, тем лучше. И с такой силой орал, так горланил на занятиях, что она выгнала меня из хора: «Иди отсюдова!» Любопытный момент был ещё у нас. Дружно мы жили. У кого родителей не было, те оставались на лето в лагере, нас отвозили в брошенный посёлок Барабарка. Комарьё, свобода, рыба. И жили мы там. Были воспитательницы. Но мы в основном были предоставлены сами себе – грибы, ягоды. Однажды повадился медведь ходить к нам на помойку. Были мы тогда в седьмом классе. А был у нас учитель пения, Пётр Николаевич Мишаков – до сих пор помню, как его звали. Он уникальный человек. Сидел, остался в Магадане, как многие. Он почти всегда был пьяный, но его держали у нас: уважаемый человек был. Всю войну прошёл, и с немцами, и потом кампанию с японцами. А был он разведчиком, настоящим полевым разведчиком. Посадили его за то, что он ударил политрука.

И на майские праздники он пришёл – вся грудь в наградах: медали, ордена! За отвагу, за то, за сё. Я охренел, когда увидел! Я маленький был, не разбирался в этом. Подошёл и говорю: «Пётр Николаевич… – А сам медали трогаю – в душе всё перевернулось, я ведь его всегда видел пьяненького да с гармошкой. И какую-то ерунду несу: – А как оно там, на войне? Бой, рукопашная – что самое страшное? С немцами подраться?» А он мне отвечает: «Самое страшное на войне для меня было, это когда танкисты просили чистить траки гусениц. А там были остатки человеческих тел – головы, руки». И вот это я запомнил на всю жизнь. Он про войну больше ничего никогда не рассказывал. Мне хватило и этого. Врезалось на всю жизнь.

Я после этого случая изменил своё мнение о нём. Стал защищать его, дрался за него, если кто-то из ребят обидно о нём отзывался.

Так вот, у Петра Николаевича было ружьё. А я к нему, к учителю-то, привязался с этим медведем. Он хотел его застрелить с чердака. А я: «Возьмите меня, возьмите меня! – Бойкий был. – Вместе давайте, вместе!» Упросил. Забрались мы на верхотуру. У него там бутылочка. Выпил. Покурил. А я возьми да засни и внезапно просыпаюсь от шума голосов. Я с чердака пока добежал, выскакиваю – на помойке лежит небольшой чёрный медведь, застреленный. И я: «Ну вы видели, как мы с Петром Николаевичем?!» Меня пацаны пытают: «А кто стрелял?» А я им: «Пётр Николаевич стрелял – промазал, потом я стрельнул – свалил насмерть!»