В январе 1941 года пошел уже шестнадцатый месяц, как Черчилль и Рузвельт поддерживали оживленную переписку. Оба политика не питали иллюзий относительно безграничных возможностей письменных коммуникаций. И оба прекрасно понимали, что для создания крепкого союза писем и телеграмм явно недостаточно. Перед ними встала острая необходимость выхода на новый уровень общения.
– Знаете ли, мы могли бы решить очень многое, если бы Черчилль и я уселись вместе за стол и просто поговорили, – сказал однажды Рузвельт в беседе со своим доверенным лицом Гарри Гопкинсом.
– Так в чем же дело?
– А дело в том, что сейчас это невозможно. У британцев нет своего посла здесь, а мы не имеем своего посла там, – ответил президент.
– Может быть, мне отправиться туда? – неожиданно спросил Гопкинс.
Первоначально Рузвельт отверг это предложение. Он напомнил, что Гарри нужен ему при подготовке послания Конгрессу, инаугурационной речи по случаю третьего президентского срока, а также в борьбе за ленд-лиз и принятие бюджета.
– Во всей этой борьбе я не принесу вам никакой пользы, – продолжал настаивать Гопкинс. – Конгресс не обратит никакого внимания на мои взгляды, не считая того, что из-за меня голосование может быть и против вас. Но если бы я побывал в Англии и увидел все собственными глазами, я бы мог оказать некоторую помощь.
Президент не хотел отпускать Гопкинса, понимал он и то, что Гарри, по сути, прав, и в налаживании отношений с Великобританией трудно было найти более достойную кандидатуру.
Утром 3 января Гопкинсу позвонил пресс-секретарь президента Стив Эрли.
– Поздравляю! – сразу после приветствия радостно воскликнул он.
– С чем? – удивился Гарри.
– С поездкой!
– Что за поездка? – Гопкинс уже догадывался, о чем идет речь.
– Поездка в Англию, – засмеялся Эрли. – Президент только что объявил о ней на пресс-конфе рен ции[106].
Сам Гопкинс позже скажет о своей миссии, что ему доверили исполнить функции «катализатора между двумя примадоннами», а также что он хотел понять «Черчилля и людей, с которыми премьер встречается после полуночи»[107].
Взаимопонимание действительно было необходимо. Хотя бы потому, что за Черчиллем закрепилась слава не самого дружелюбно настроенного британского политика по отношению к заокеанскому союзнику.
Со скептицизмом на премьер-министра смотрел и Гопкинс. Когда перед поездкой ему посоветовали не тратить время на министров британского кабинета, а сосредоточить основные усилия на Черчилле, поскольку «именно он является военным кабинетом и никто, кроме него, не играет никакой роли», Гопкинс отмахнулся и воскликнул:
– Я полагаю, Черчилль убежден в том, что он является величайшим человеком в мире![108]
Что же до самого Черчилля, то он и понятия не имел, кто такой Гарри Гопкинс. Когда ему впервые сказали, что вскоре Лондон посетит «мистер Гопкинс», первой реакцией британского премьера было восклицание:
– Кто?
Но Гопкинс ехал не с пустыми руками. В письмо президента, которое заокеанский гость передал королю Георгу VI, была специально вставлена фраза: «Мистер Гопкинс мой хороший друг, которому я полностью доверяю»[109].
Черчилль правильно понял смысл этих слов: Гопкинс не просто эмиссар, он – глаза и уши президента, и то, каким гость увидит состояние Британии (а вопрос стоял непростой – продолжать помогать Британии, выстоит она или нет?), таким и будет решение.
И премьер приложил все усилия, чтобы создать правильное впечатление. Мастер коммуникаций, он знал – общение начинается задолго до того, как собеседники произнесут первые слова.
