– У меня больше нет вопросов, – сказал я, рассмеявшись.
– Но я еще кое-что скажу, – произнесла Дебора, когда я собирался выйти. – Скажу вам истинную правду. Это подсказало мне второе зрение. Корабль переживет бурю. Он не потонет, пока…
– Пока что? – подтолкнул я, видя, что она колеблется.
– Пока дьявол не дождется своего дня, – мрачно сказала Дебора. – Пока не дождется своей победы. Помните об этом, доктор Фенимор, и пусть это вас утешает.
Она мрачно, так же как и говорила, выпрямилась и вышла своей нелепой походкой. Весьма комичная фигура, но почему-то мне уже не хотелось над ней смеяться.
Вскоре после этого ураган нанес нам последний и самый тяжелый удар. Именно он открыл дверь для того зла, что обрушилось на нас.
На пороге каюты появился мокрый Мактиг.
– Бенсон ранен! – закричал он. – Мы отнесли его в его каюту. Идемте быстрее!
Пока мы пробирались по коридору, он объяснял:
– Нас развернуло волнами. Брус сорвался, протаранил рулевое колесо и ударил Бенсона. Не знаю, насколько серьезно он ранен, но сейчас он без сознания. К счастью, как раз закончили сооружать штормовой якорь. Но если он не удержит – Боже, помоги нам!..
Бенсон лежал на койке, над ним склонилась Пен, у ног его стоял Чедвик, Я невольно бросил взгляд на портрет старого капитана. Лицо человека на постели постарело. Черта за чертой оно стало лицом с портрета. Все мелкие различия исчезли. Тот же тонкогубый неулыбчивый рот, те же глубокие складки от раздувающихся ноздрей к углам рта, те же запавшие глаза, окруженные паутиной крошечных морщин.
Я осмотрел Бенсона. На затылке вздулась большая шишка, но не было никаких следов пролома. Единственная открытая рана – трехдюймовый порез над правой лодыжкой. Сердце бьется ровно, дыхание ровное, глубокое и правильное. Я решил, что в его состоянии больше всего виновато нервное истощение, и удар по голове лишь приблизил обморок, который все равно случился бы. Конечно, было легкое сотрясение, и он некоторое время будет хромать, но ему повезло, и дольше он проспит, тем лучше. Я поделился с Пен этим мнением. Он встала и вышла – наверное, в одиночестве поплакать от облегчения. Я ввел Бенсону успокоительное, перевязал рану и сел рядом.
Два часа спустя мы вышли из урагана так же внезапно, как оказались в нем. Море продолжало штормить, но было уже относительно спокойно, и едва стих высокий гул ветра, словно густое масло разлилось по нашим нервам. Большой парусиновый мешок – плавучий якорь – держал нас, направляя нос корабля против ветра и волн.
Бенсон продолжал спать. Даже в глубоком сне его лицо не смягчалось, оставаясь жестким, напряженным и старым. Очень старым. Лицо с портрета.
Семьдесят часов спустя мы увидели остров; вначале как черточку на краю моря, как полоску слабого свечения на фоне голубого неба у самого горизонта. Когда мы приблизились, мираж приподнял остров, показались белые утесы, песчаные пляжи и гигантские заросли; еще ближе – и остров превратился в голубую полосу в двадцати милях от нас.
Часов двадцать Бенсон крепко проспал. Характерно, что, проснувшись, он прежде всего послал за капитаном Джонсоном и расспросил его о состоянии «Сьюзан Энн». Только после этого послал за мной и стал расспрашивать о своем собственном состоянии. Лицо его приобрело прежнее свое выражение. Большинство признаков возраста исчезло, морщины стали не столь глубоки, глаза меньше западали, И голос стал прежним, звучным, ничего общего со скрипучим, слегка завывающим голосом старого капитана; и из речи исчезли старинные обороты.
