Итак она звалась Гаргулья.
Пчела мятежная из улья
на папу искоса напала
в один из жарких летних дней.
В отцовский лоб вонзилось жало,
а следом блажь придумать ей,
ещё зачаточной Гаргулье
имя, похожее на «ульи».
А между тем подружки Парки
вязали девочке подарки
из фермионных струн и рун
в течение девяти лун.
Шло время пляшущей походкой,
ползло невидимой подлодкой,
летело, прыгало мячом,
пчелой жужжало за плечом.
И к двадцати пяти годам
(нет, к тридцати годам поближе)
она явилась между дам
и конгруэнтных дев Парижа.
И у Парижского собора,
что вставлен в землю до упора,
над камнем стен отвесных ночью
она увидела воочию
не демониц в улётных позах,
а первых в своей жизни тёзок.
Вернулась на метле в Москву.
Прошла по Крымскому мосту.
И не щадя свои кроссовки,
по-над рекой, мимо Кремля
шла аж до сталинской высотки.
Там смехом лица заголя,
в окне раскрытом её дети
глотали перелётный ветер,
протягивая языки
к туристам, ждущим у реки
речной прогулочный трамвайчик.
Туристы, хоть и дураки,
сочнее, чем соседский мальчик!
