Черный кандидат - страница 19

Толстый ублюдок тем временем картинно сдернул с себя куртку и накинул на плечи Иоланды. Он отошел от мрачных воспоминаний и приготовился расчехлить свой рэп, ведь рэп для черного – это все равно что хлыст для укротителя львов, которым тот ставит на место упрямую кошку, или коан буддистского монаха, еще больше запутывающий послушника. Как звучит рэп одного человека?

– Иоланда, бросай спектакль, я ведь вижу, ты в моей лузе. Все в кайф, но давай без игр. Мы все иногда нуждаемся в спасении. Ты вернулась в школу, спасаешь себя сама. Одно то, что сильная черная женщина идет с поднятой головой против всего этого дерьма, заставляет меня задуматься, как выправить свою жизнь. Так что слушай, я ни сейчас, ни потом не заберу из твоей жизни ничего, что делает твою жизнь лучше. Это не обещание, это факт, детка. Как что небо голубое, летом жарко и что ты потрясная. Без вопросов, мисс Номура для меня – как этот спасжилет, держала на плаву в тяжелые времена. Но я просто болтался вверх-вниз в штормовом море улиц. Ты – моя спасательная шлюпка, ты вытащила меня из воды. Полундра и свистать всех наверх типа.

Иоланда прижала ладонь к его губам.

– Хватит. Ты мне правда нравишься – больше, чем следовало бы, – но давай сегодня притормозим: у нас вся жизнь впереди, хватит и на поцелуи, и на обнимашки. Сегодня будем беззаботными, как те белые на яхте. Смотри, как они зажигают!

Уинстон полез в рюкзак, вынул запотевшую черную бутылку шампанского «Фрешенет», два бумажных стаканчика, бурого плюшевого медвежонка с розовой ленточкой на шее и рождественскую открытку.

– Нет, это мы зажигаем.

Потягивая шампанское, Иоланда рассмотрела самодельную открытку внимательнее. Снаружи ее украшала на удивление хорошо написанная акварель: чернокожая пара целуется на фоне гор, на них с удивлением глядит стайка мультяшных лесных животных с грустными глазами, а-ля Дисней. Внутри аккуратными квадратными буквами было выведено:

Иоланда увидела свое отражение, обрамленное сентиментальной банальностью, и поддалась фривольной манипуляции под названием «романтика». С веселым «Дзинь!» они с Уинстоном чокнулись бумажными стаканчиками.

– У меня тост! – воскликнула Иоланда, пытаясь скрыть неловкость. – Тост за любовь. Тост за мужчину, который заставил меня открыться без обещаний, без красивостей-мускулов-виляния-крепким-задом и без денег.

Уинстон почесал подбородок, пытаясь определить, похвалили его или обругали, потом поднял стакан:

– За женщину, которая любит меня за меня самого, хоть я для нее почти незнакомец.

– На хер незнакомца.

– За женщину, которая знает, чего хочет.

Иоланда и Уинстон оторвались от своего первого поцелуя; их языки онемели от шампанского, сексуальные органы налиты желанием, а оси их молодых миров навсегда сместились. Или, как деликатно выразился Уинстон, вытирая с губ помаду:

– Все идет хаясё-хаясё.

– Как я поймалась на эту брехню, Борз? «Все хаясё-хаясё». Тебе все «хаясё-хаясё», потому что ты вечно пьян, алкаш!

Иоланда не унималась, и Уинстон уже сидел на диване в гостиной, терпеливо перенося выволочку. Для него выслушивать, как Иоланда его унижает, было сродни походу в церковь на Пасху: не хочется, но надо. Сидишь по необходимости, сложив руки на коленях, и надеешься, что головная боль не позволит проповеди просочиться в мозг.