Она убивала. Оборачивалась медведицей, возвращалась к дому неверного жениха и ждала. Она была терпелива. И неуязвима. Ее пытались отвадить, выставляя на опушке леса богатые дары, но Тойву не желала откупа. На нее выходили с огнем, с собаками и железом, но Тойву, уже отведавшая человеческой плоти, больше не боялась ни собак, ни стали.
Она смеялась над охотниками.
И вновь убивала.
– Его жизнь Тойву забрать последней, – сказала она, трогая серьги.
Я же, не удержавшись, коснулась лица.
– Он тоже умереть, – по-своему истолковала жест Тойву.
– Я не буду мстить.
– Ты – нет. – Алая лента запуталась в седых космах. И серебряные запястья неподъемным грузом повисли на руках. – Она смотреть. Правда, красиво?
Она гладила серебро и, вытянув руки, любовалась им.
– Ты его убила?
Янгар шел за мной.
Звал. И клялся, что не обидит.
Я не поверила, но…
– Нет, – ответила Тойву, поворачивая зеркальце к обожженной стороне своего лица. – Сердце не есть. Горькое. Змея. Тойву не есть змея. Он сам умри. Раны Тойву не зарастать.
Она улыбнулась сухими губами, что некогда были сладки, как дикая малина.
– Если Тойву не сказать им, – добавила она. – Она его жалеть?
Нет.
И да.
– Посмотреть, что он с ней сделать. – Зеркальце оказывается у моего лица. В отполированном металле я вижу алую вздутую полосу, перетянутую черными нитками. Она начинается над бровью, пересекает нос и, сползая по щеке, уходит под подбородок. Полоса сочится кровью и белым гноем. – Это навсегда.
Я понимаю, но я никогда не была красива, чтобы жалеть об утраченном.
– Ни один мужчина не взгляни в ее сторону, – с улыбкой произнесла Тойву.
Пускай. Я знала лишь одного мужчину. И с меня довольно.
– Он ее убить. Хотеть, – добавила старуха.
Возможно.
– И она все равно его жалеть? – Тойву убрала зеркало.
– Нет.
Это не жалость, но…
К моей коже прилипла шестигранная монета.
Дирхем, подарок, принесенный с другого края моря.
Пещеры безумной Кеннике.
Его просьба сказать хоть что-то. И чужие слова, которые я бросила ему в лицо.
– Позволь его ранам затянуться. – Эта просьба далась мне с трудом.
– Нет.
– Да. – Я закрыла глаза: слишком устала, чтобы спорить. – Акку привела меня к тебе. Но я знаю, что без моего согласия ты не получишь свободу.
Хийси не умрет, пока не найдется та, кто добровольно примет ее силу и ее проклятье. Я помню старые сказки.
– Тойву спасти ее! – Голос Тойву был полон гнева.
Возможно. Но разве я просила о спасении?
– Тойву убить ее. – Костлявая рука нажимает на грудь. И ребра хрустят. Когти впиваются в кожу, готовые разодрать ее. – Съесть сердце. Тук-тук.
– Но тогда ты не получишь свободу.
Меня хватает на то, чтобы смотреть в глаза оборотня. Сколько она прожила? Сто лет? Двести? Больше? Акку подарила ей долгую жизнь, но не сохранила молодость. И тело, подточенное многими болезнями, ранами, устало.
– Почему? – спросила старуха, когда я почти соскользнула в сон. – Если не жалость?
Не знаю. Быть может, потому, что смерть – слишком высокая цена за один удар.
– Он все равно проклят, – скрипучий голос Тойву проникал сквозь сон.
Пускай. Тогда нас, проклятых, будет двое.
– Хорошо…
Я не слышу, как она уходит. Сплю. И во сне попадаю в пещеру, где чаша воды, подземный жемчуг и мужчина, который поет мне колыбельную на незнакомом языке.
Тойву возвращается спустя несколько часов.
– Он будет жить, – говорит она и кривится. – А она…
А я приму ее силу, хмельную, как молодое пиво, которое варили в Лисьем логе.
